Андрей Снежков учится жить
Шрифт:
— Хотя и жалко мне с тобой расставаться — все думал: вернется Федор с войны, будем опять вместе бурить, — да, видно, ничего не поделаешь! — покачивая головой, говорил Хохлов. Старый мастер был все такой же, как и раньше, — непоседливый, горячий. Казалось, годы совсем не берут Авдея Никанорыча. — Там ты и в самом деле нужнее будешь. Иди, вытягивай буровую!..
Когда Трошин стал прощаться, Авдей Никанорыч похлопал его по спине и спросил:
— Ты, Илья Муромец, с жильем устроился?
— Пока нет. Договорюсь завтра о работе и домой на денек отправлюсь. Я прямое дороги сюда. А за это время в каком-нибудь общежитии, глядишь, и койка свободная найдется.
— А нынче где будешь ночевать?.. Приходи-ка ко мне. Места хватит: квартира из двух комнат. Я теперь в городке живу, — Авдей Никанорыч сказал адрес. — Так что вечером приходи. Буду ждать.
На промысле Трошин так и не встретил Машу. Когда он был на буровой Саберкязева и как бы между прочим спросил: «А как поживает... эта самая, Фомичева? Помнишь, лаборантка была?» — татарин улыбнулся, сказал:
— Как же, приятель Федор! Да она только что на буровой у меня была. Вот только перед тобой... Мария Григорьевна теперь в техническом отделе работает.
И тотчас завел разговор о другом.
«Что же теперь делать? Во что бы то ни стало я должен увидеть ее сегодня!» — думал Федор, возвращаясь в Отрадное.
Еще во второй половине дня крутой верховой ветер стал ослабевать, а потом и совсем стих.
Присмирела и Волга: на гладкой поверхности от берега до берега ни всплеска, ни рябинки. Даже как-то и не верилось, что несколько часов назад по Волге разгуливали мутные беляки в пенных завитушках, точно готовясь сокрушить на своем пути любую силу. И не только пароход, но и берега, казалось, сотрясало и покачивало.
А быть может, ничего и не было? Возможно, и не куролесила Волга в хмельном угаре? Но стоило лишь взглянуть на шоколадно-бурую реку, на обвешанные махорками ноздреватой пены деревья, стоявшие в воде, на выброшенный на берег мокрый хворост, как и не видевшему шторма становилось понятным, что тут недавно творилось.
Неторопливо шагая вдоль каменистого обрыва, Трошин все думал и думал о Маше. Все эти три года они переписывались. Маша писала часто. И какие это были теплые, сердечные письма! В переписке Маши и Федора не проскальзывало и намека на какие-то чувства, но Трошину тогда казалось это совсем не обязательным. Ведь надо было только уметь читать между строк! За самыми простыми словами в письмах Маши ему мерещилось что-то большое и сокровенное, и какой-то внутренний голос шептал Трошину, что Машеньке он не чужой, что им никак нельзя друг без друга.
Но вот сейчас... сейчас все это представлялось Федору всего лишь чудесным сном.
Федор долго ходил по Отрадному, никак не решаясь свернуть в улицу, на которой жила Маша. Наконец он осмелился... И как забилось сердце в груди, когда он увидел постаревший дом с высокими тополями в палисаднике! Здесь жила она. И вот подойти бы к покрашенной калитке, открыть дверь, но... он прошел мимо.
Спустившись под берег, Федор присел на глинистый бугорок с пробивавшейся кое-где бледной травкой и снял фуражку. По виску медленно покатилась светлая капля. Собравшись вытереть мокрый лоб, он тут же забыл об этом, скомкав в кулаке платок.
Долго ли он просидел так, уставясь в одну точку и ни о чем не думая, смутно чувствуя порой, что и тело и душа его словно немеют, Трошин не знал... Вдруг им овладело беспокойство. Подняв голову, Федор посмотрел прямо перед собой, оглянулся назад.
Неподалеку от него на старом пне, покрытом сероватым мхом, стоял мальчик в синей куртке с блестящими пуговицами и коротких штанишках. В руках он держал прямо, как флаг, красный марлевый сачок.
Мальчик не шевелился, он как будто прирос к пеньку, широко открытыми глазами, ясными, точно полуденное голубое небушко, уставясь на Трошина. С любопытством и боязнью смотрел он, не мигая, на незнакомого человека, совсем не зная, что ему делать: продолжать ли и дальше стоять на пне или спрыгнуть на землю и бежать во все лопатки в гору?
Федор подошел к малышу и, присев перед ним на корточки, сказал:
— Ты что тут — бабочек ловишь?
По-прежнему не сводя с Трошина глаз, мальчик беззвучно пошевелил полуоткрытыми губами.
— А у тебя, оказывается, языка нет? — Федор сделал удивленное лицо.
— Нет, есть, — неожиданно чистым, звонким голосом сказал тот и показал язык.
Этот курчавый большеглазый мальчик трогал и располагал к себе. Видимо, и мальчик почувствовал доверие к незнакомцу, говорившему с ним так просто, как равный с равным. У него опять дрогнули алые губы, и он спросил:
— Дядя, у тебя есть сачок?
— Нет. Такого сачка никогда не видел!
— А сыночек есть?
— Тоже нет.
Глаза у мальчика округлились, он наклонил набок голову и некоторое время озадаченно молчал. Потом, чуть подавшись вперед, пристально посмотрел Трошину на грудь.
— Ты взаправдашный герой? — спросил он, показывая пальцем на ордена.
Тут уж Федор не удержался и захохотал.
— На войне, брат, был, а вот до Героя не дотянул!
В это время из-за домиков, разбросанных у крутого спуска к реке, послышался тревожный женский голос:
— Сынок!.. Куда ты пропал?.. Сынок!
Трошин взял мальчика за плечо:
— Это тебя разыскивают? Убежал от мамы?
Тот мотнул головой и вздохнул:
— Опять мама зовет!
— Ничего не поделаешь. Придется идти, — с сочувствием сказал Федор и поднял мальчика на руки.
Он взбирался в гору упругим шагом, испытывая приятное, волнующее ощущение от доверчиво прильнувшего к груди теплого живого существа.
На горе стояла молодая женщина в легком сером пальто, и на фоне завечеревшего неба, окрашенного багрецом, особенно четко вырисовывалась ее стройная фигура.
Что-то давно знакомое показалось Трошину в этой одиноко стоявшей на горе женщине, и у него тревожно забилось сердце.
«Кто же это? И почему я так волнуюсь?» — спрашивал он себя, нарочно замедляя шаг.
Крепко обнимая рукой Федора за шею, мальчик возбужденно кричал:
— Мам! Смотри, где я!
Легко пробежав навстречу Трошину несколько шагов, женщина остановилась, откинув назад голову с тяжелым узлом волос на затылке.
— Федя? Ты ли это? — негромко, с изумлением и нескрываемой радостью сказала она.