Андрейка на плоту
Шрифт:
Видит — чье-то лицо нагнулось над ним, чьи-то глаза веселые глядят на него, чья-то рука тихонько щекочет его под подбородком.
Весь сон разом отлетает; Андрейка вскакивает, протягивает руки прямо — цап: хватает отца за шею, за бороду и визжит на всю избу:
— Тятька! Тятька!
Настя стоит улыбается и притворяется сердитой.
— И зачем мальца разбудил; спал бы он себе до утра.
— Ничего, ничего! Чай, я о нем соскучился!
У
— Тятька, совсем приехал? Больше не уедешь?
— Совсем, совсем, до весны!
— Гостинцы привез?
— А как же без гостинцев? Привез! Вот утро наступит, выспимся оба, да и будем гостинцы смотреть.
— А деревьев много свалил?
— Много, Андрейка!
— А ты их с собой привез?
— Зачем с собой — я их на катище свез, оттуда сплавлять будем.
— Какое такое катище?
— Ну, вот, сразу тебе все знать! Катище — это то место, откуда лес на воду спускают и в плоты сколачивают.
Настя на этот раз и в самом деле сердится.
— Да что вы, полуночники, беседу затеяли, обоим спать пора! Отец устал, чай!
Но Андрейке все надо знать.
— Что ж, тятька, так они с сучьями там и лежат?
— Нет, сучья обрубили. Да ты спи, сынок, спи.
Укладываясь и укрываясь одеялом, Андрейка еще раз спрашивает:
— Так ты совсем приехал?
— Говорю тебе: до весны!
Настя кричит сердито:
— Да спи ты, неугомонный!
— Я тебя весной не отпущу, — говорит Андрейка.
— Не отпустишь?
— Не отпущу!
От усталости или от волненья, только Андрейке вдруг становится грустно: ведь весна скоро придет, и тятька опять уедет. Он начинает хныкать.
— Не хочу, чтобы ты уезжал!
Тогда отец нагибается к Андрейке, укутывает его одеялом и шепчет на ухо:
— Спи, сынок, спи! Придет весна, я тебя с собой на плот возьму. Хочешь, а?
— Врешь, неужто возьмешь?
— Говорю, возьму! Только спи сейчас, не серди мать!
Приближается весна. Дни все длинней и длинней; берег реки обозначился большими полыньями, вокруг которых посинел лед. Зимник — дорога, по которой сообщаются между собой архангельские крестьяне, почернел, расползся — на санях не проедешь, а ям да колдобин никакое колесо не выдержит. Деревенька отрезана от всего мира: летние тропочки еще непроходимы, зимняя дорога испортилась. Крестьяне глядят на реку.
— Скоро ли наша летняя дорожка откроется?
Надо в город съездить: мало ли что к летнему времени нужно крестьянину: что починки требует, что и вовсе заново покупать надо. Зимние запасы к концу подходят: и чайку и сахарку надо закупить: бабам платки, ситцу. Да мало ли что. До ближайшего большого села, где есть кооператив и почта, ехать на лодках вниз по течению надо сутки, а берегом, на лошадях, и не проедешь — дороги болотистые, неукатанные. А любопытно и людей повидать и газету прочитать, узнать, каково-то люди живут, и что нового за зиму случилось. Поскорей бы солнышко растопило снег, поломался бы лед, открылась бы синяя широкая речная дорожка.
Но во всей деревеньке никто так не ждет весны, как Андрейка. Он беспрестанно спрашивает отца:
— Не обманешь, возьмешь на плот?
— Сказал, возьму.
— А мамка пустит?
Настя ворчит:
— Вот еще придумали! Мальчонке девяти лет нету, а туда же,
Отец посмеивается:
— Ничего, Настя, пускай привыкает. Дома-то сидя ничему не научишься. Пускай поглядит, какова жизнь.
— Что ж ему дома плохо, что ли?
— Плохо, не плохо, а, сама знаешь, под лежачий камень и вода не течет. Теперь время такое: каждый человек жизнь знать должен.
Увидит, как другие живут — у себя дома жизнь лучше устроит.
— Да что он поймет: мал еще.
— Разум уж есть; не все слушать, как лес шумит, да с ребятами баловать.
Наконец, вскрылась река. Стряхнул лес зимнюю дремоту, зашумело все кругом ручьями, неумолчным гамом весны. Огромные льдины, налезая друг на друга, трескаясь и разбиваясь, поплыли вниз по реке. Тесно стало реке в берегах, поднимаясь все выше и выше, она выступила из берегов, залила их.
— Ну, вот, пройдет лед и — собираться в путь! — сказал Андрейкин отец.
Настя с волнением спросила:
— Так берешь мальчонку?
Отец ответил твердо:
— Беру.
И стал Андрейка собираться Отец велел шубенку с собой взять, на плотах ногам холодно — сапоги новые да лапти на смену, бельишко, рубашонки. Отец приготовил удочки, невод, котелок для варки обеда; запас хлеба, соли, сахара, чаю.
— Мы тебе, Настя, запас из села привезем. Получу в исполкоме денег и всего накуплю.
Андрейка с утра носился по селу, резвый, как жеребенок; всем уши прокричал:
— Тятька меня с собой берет!
— Смотри, — говорили мужики, — соскучишься на плоту, будешь о мамке плакать!
Андрейка улыбался презрительно:
— Вот еще! Нешто я маленький?
Отца спрашивал:
— А до катища как же мы, тятька, доберемся?
— Как доберемся? На своих на двоих — тут недалеко, верст шесть.
Вышли сплавщики из села ранним утром: у всех мешки на плечах; раньше, как через неделю, обратно не будут: догонят плоты до села, там другая смена погонит дальше, а они пойдут обратно за новым лесом. И так и будут работать, пока река не обмелеет, пока не зазеленеют луга и пашни, и не придет время крестьянам приниматься за свою домашнюю земледельческую работу. Пока же мужики работают на сплаве, приходится женщинам заменять их дома. Нечего делать: таков уж север, что трудно живется там людям: природа суровая, неласковая, и много сил надо, чтобы прокормить и себя и семью, чтобы в течение короткого лета обеспечить себя на длинную суровую, холодную зиму.
Сплавщиков человек десять: у пятерых из них ружья за плечами — на случай встречи с опасным зверем. В запас берут только хлеб да чай и сахар, у кого к весне сохранился запас. Только не много таких — все подобралось. Обратно придут — другое дело: из кооператива всякого добра навезут.
Андрейка весело бежал впереди всех: ведь он впервые выходит из деревни. Разве не любопытно!
Отец кричал:
— Не забегай вперед, не балуйся! Устанешь — путь не ближний.