Андроид Каренина
Шрифт:
Только это заметил Левин и, не думая о том, кто это может ехать, рассеянно взглянул на экипаж. В карете дремала в углу старушка, а у окна сидела молодая девушка, держась обеими руками за ленточки белого чепчика. С отсутствующим выражением лица она смотрела из окна. Левин понял, что девушка эта только отошла от гибернации — особого сна, в который специальными препаратами погружают больного человека для того, чтобы он лучше перенес все тяготы поездки на орбитальную станцию и обратно. Только теперь Левин осознал, что это была за девушка. Подкожная инъекция перестала действовать, и она начала медленно пробуждаться. Она дважды приоткрыла
Он не мог ошибиться. Только одни на свете были эти глаза. Только одно было на свете существо, способное сосредоточивать для него весь свет и смысл жизни. Это была она. Это была Кити. Он понял, что она ехала в Ергушово с Антигравистанции. И все то, что волновало Левина в эту бессонную ночь, все те сложные алгоритмические расчеты, которые были проведены Сократом, все вдруг исчезло. Он с отвращением вспомнил свои мечты женитьбы на крестьянке. Там только, в этой быстро удалявшейся и переехавшей на другую сторону дороги карете, там только была возможность разрешения столь мучительно тяготившей его в последнее время загадки его жизни.
Она не выглянула больше. Звук гусениц перестал быть слышен, только Тягач шумел теперь в отдалении. Лай собак показал, что карета проехала и деревню, — и остались вокруг пустые поля, деревня впереди и Левин с Сократом, идущие по заброшенной большой дороге.
Он взглянул на небо, надеясь найти там метеоритный дождь, это чудо пылающих огней в дневном свете. Но на небе не было более ничего. Там, в недосягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа падающих звезд, небо поголубело и просияло и с тою же нежностью, но и с тою же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд.
— Нет, — сказал он Сократу, — как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая…
— Вы не можете вернуться к ней.
— Да, мой друг, не могу. Я люблю ее.
Глава 6
Единственный друг Алексея Александровича, его ужасное Лицо, терпеливо ждало своего часа. С того самого момента, когда впервые проявился характер его, оно, словно тень, носилось по лабиринтам сознания Каренина, непрестанно продолжая расти, развиваться и набирать силу. И вот время пришло.
Когда по пути домой карету подбросило от взрыва эмоциональной бомбы, Анна, закрыв лицо руками, заплакала, Алексей Александрович ощутил в груди прилив чистых человеческих эмоций, ощутил, что все еще испытывает чувства к этой женщине, которую столько лет любил; он почувствовал прилив того душевного расстройства, которое на него всегда производили слезы.
Но в ту же минуту этот пожар чувств был залит потоком брани, исторгнутым Лицом. Строгим и злым голосом оно потребовало (естественно, слышал эти приказы только сам Алексей Александрович), чтобы тот удержал в себе всякое проявление слабости и проявил наконец мужские качества характера.
ПУСТЬ В ВАС БУДЕТ БОЛЬШЕ БЕСЧУВСТВЕННОГО МЕТАЛЛА, ЧЕМ ЖИВОЙ ПЛОТИ,— наставляло Лицо Алексея
Он старался удержать в себе всякое проявление жизни и потому не шевелился и не смотрел на нее. От этого-то и происходило то странное выражение мертвенности на его лице, которое так поразило Анну.
Когда они подъехали к дому, он высадил ее из кареты и, сделав усилие над собой, с привычною учтивостью простился с ней и произнес те слова, которые ни к чему не обязывали его; он сказал, что завтра сообщит ей свое решение.
Слова жены, подтвердившие его худшие сомнения, произвели жестокую боль в сердце Алексея Александровича. Боль эта была усилена еще тем странным чувством физической жалости к ней, которую произвели на него ее слезы. Она усиливалась и жестоким, издевательским смехом Лица, и смех этот был вызван в равной мере слезами Анны Аркадьевны и жалостью Каренина к плачущей жене.
Но, оставшись один в карете, Алексей Александрович, к удивлению своему и радости, почувствовал совершенное освобождение и от этой жалости, и от мучавших его в последнее время сомнений и страданий ревности. Он чувствовал себя сильным и могущественным, и Лицо подпитывало эти чувства, словно хозяин, бросающий куски кровавого мяса своей собаке.
БЕЗ ЧЕСТИ, БЕЗ СЕРДЦА, БЕЗ ВЕРЫ,— прошипело Лицо, и Каренин с горечью согласился.
— Испорченная женщина! — заключил он вслух, сидя в своем кабинете в самый темный час ночи, одинокий, для взгляда со стороны, но на деле поддерживаемый собеседником, заключенным в голове его.
ЭТО ВЫ ВСЕГДА ЗНАЛИ И ВСЕГДА ВИДЕЛИ.
— Я старался, жалея ее, обманывать себя.
ЖАЛЕТЬ ЕЕ? ЗАЧЕМ? ДЛЯ ЧЕГО?
Алексей Александрович никогда не был так рад присутствию его таинственного компаньона. Это металлическое разумное устройство ловко облекало в слова все те мысли, которые кружились в голове его, но выразить которые он был не в силах. Механический глаз его раскрыл ему темные тайны, а голос, звучащий в голове, требовал от хозяина признания мрачной правды жизни.
— Я ошибся, связав свою жизнь с нею; но в ошибке моей нет ничего дурного, и потому я не могу быть несчастлив.
— НО ОНА… ОНА ДОЛЖНА БЫТЬ НЕСЧАСТЛИВА.
Все, что постигнет ее и сына, к которому, точно так же как и к ней, переменились его чувства, перестало занимать его. Одно, что занимало его теперь, это был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для себя и потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она забрызгала его в своем падении, и продолжать идти по своему пути деятельной, честной и полезной жизни.
Даже когда он принял эти безупречно рациональные мысли и поздравил самого себя с тем, что смог сохранить способность здраво мыслить в таком эмоциональном аду, его тело двинулось в спальню, ведомое злыми и властными приказами Лица. Быстро шагая, он надел на безымянный палец (чуть повыше обручального) маленькое огненное кольцо — гениальное устройство, придуманное им самим и выполненное из грозниума, — и принялся испепелять вещи жены с холодной решимостью.
— Я не могу быть несчастлив оттого, что презренная женщина сделала преступление, — сказал Алексей Александрович и, аккуратно прицелившись, разнес большой антикварный шкаф Анны в щепки, оставив после него лишь выгоревшее пятно.