Андрон Непутевый
Шрифт:
17
Разыгралась молодая кровь у Прохоровой — не удержишь. Слова нерусские выучила от Андрона: культура, равноправие. Добро бы девки — жены замужние слушают. Добро бы молодые — старые через забор лезут. У Ерофея ли не баба? Золото! Елозит, бывало, Ерофей животом на печке, она ему ласково:
— Вставай, мужик, обедать пора.
Соберет на стол, опять ему ласково:
— Вставай, мужик, щи остынут.
Как за пазухой жил Ерофей. Думал, до смерти останется в таком положенье. Идет раз вечером, из
— С моей бабой можно жить. Дай бог каждому такую женщину.
Подходит к воротам, Анна из окошка торчит наполовину. Ну, что же? Торчит и торчит. Значит, дело есть, без дела не высунется. Вошел в избу — верно: печка топится и чугунок на лавке стоит.
— Анна, брось говорить!
— Погоди, мужик, некогда мне.
— Дрова прогорели. Слышишь, что ли?
Анна голову повернула чуть-чуть:
— Ох, мужик, воды у меня нет. Беги скорее!
Что-нибудь случилось.
Сроду баба не говорила таким языком.
Принес воды Ерофей, Анна руками всплеснула:
— Ох, мужик, изба у меня не метена. Подмахни на минуточку!
— А ты чего делала до этих пор?
— Да вот с Пашуркой Захаровой заговорилась. Собранье устраивают бабы насчет женского отдела и меня зовут прийти. Мети, Ерофей, мети!
Главная причина не в этом.
Можно и пол подмести, если жена захворает. Но хорошо ли мужику с веником пачкаться, когда баба в женский отдел торопится?
Сел на лавку Ерофей — под сиденьем горячо. Сел на другое место — еще горячее. Дымные стали глаза. Анна — в тумане, вся изба в тумане.
— Смеяться хочешь надо мной?
— Какой тут смех?
— Брось, пока не рассердился!
Тут и Анна стала не Анной.
— Ну, миленький мой Ерофей, я тоже не двужильная… Ночью тебя ублажай, днем за тобой ухаживай. Каких грехов наделала, чтобы отдыху не знать?
Слушает Ерофей, левая нога ходуном ходит.
Словно лихорадка бьет левую ногу.
— Вот он — женский отдел! Слетела одна гайка, теперь не удержишь.
18
Перевернулась земля другим боком.
Взошло солнышко с другой стороны.
Сенин-старик при смерти — причаститься негде.
Родила Евлаха Кондратьева — крестить некому.
Хороши порядки!
Тринадцать человек родила при старом режиме — такой заботы не было.
Злой ходит Никанор, Евлахин муж. Ленина ругает, Андрона ругает, всю коммуну ругает.
— Выдумали штучку!
Глядит в чулан — чугун большой. Целого поросенка посадишь.
— Неужто в чужое село скакать за попом? Сколько сдерет? Туда лошадь гнать, оттуда лошадь гнать. Сам окрещу.
Затопил печку, воды несет.
— Ладно, назову Ванькой — Иван Никанорыч будет. Все равно вырастет, если не умрет.
Евлаха на кровати дивуется:
— Ты чего, мужик, делаешь?
— Мальчишку хочу крестить.
— Будет болтать чего не надо. Лучше некрещеного оставить пока…
Никанор шибко ругается:
—
— Чай, не одна я рожу. Сам лезешь каждую ночь.
— Молчи!
— Ваше дело сладкое, только о себе думаете…
Насупился Никанор:
— Не расстраивай меня, Евлаха, в таком положенье. Знаешь, вспыльчивый я человек. Лучше молчи, когда я сержусь.
А Евлаха ему:
— Благодарим покорно. Тридцать лет молчала…
Тишина.
Очень вспыльчивый характер у Никанора.
Стоит боком к Евлахе Никанор, думает:
"Черт ее знает! Ударишь не в то место — повредишь нечаянно, опять склока. В больницу двадцать верст, из больницы двадцать верст. А мы вот говорим: свобода! Разве можно в женском положенье свободу давать?"
Ничего не знает таракан. Шевелит усами, сверху вниз спускается.
Сердцу Никанорову легче.
Шлепнул таракана ладонью — смерть. Плюнул на ладонь, о штанину вытер.
— Вот она какая жизнь у нас — все умрем! Придется, видно, ехать.
19
Чурбашком лежит Сенин-старик на кровати. Закроет глаза — тьма. Откроет глаза — опять тьма. Звону-то колокольного третий месяц не слыхать. Грехи-то, положенные на душу, некому снять. Со слезами просил съездить за батюшкой в другое село — не едут. Дожили до порядочков, старика хворого не надо.
Не взыщи, господи, на слабости человеческой. Не виноват перед тобой Сенин, хворый старик. Сам видишь — перевернулась земля другим боком. Родилась коммуна в городе дальном, в большом городе, невиданном. Малыми городами шла, селами, деревнями шла, степями, лесами, оврагами. Пришла в Рогачево село. Подняла всех за волосы, перепутала. Отец кричит, сын кричит. Муж кричит, жена кричит. Не слыхать только голоса стариковского.
Лежит Сенин чурбашком на кровати, грехи выкладывает по совести. Вот, господи, вольные и невольные, яже словом, яже делом, ведением и неведением. Все перед тобой. Двух лошадей испорченных продал — покупающим не сказал. Корову больную зарезал — покупающим не сказал. Бес смутил. Бумажку фальшивую сунул в кружку церковную — другой бес смутил. С чужой старухой два раза согрешил. Недавно вот, в эту самую коммунию, господи. Говорить начали кругом:
— Не грех!
Своя старуха давно умерла, а кровь маленько разыгралась.
В одно ухо бес вошел, в другое ухо бес вошел.
— Не грех!
Не посылай, господи, в муку вечную. Не сам грешил, бесы-дьяволы всю жизнь соблазняли.
Ползет слеза из правого глаза у Сенина, левый — закрывается. Хочет открыть, а он не открывается. Руку хочет поднять, а она не поднимается. Вьется голубь белый над кроватью, наверное, ангел божий, с небеси на землю посланный. Стоит в, углу демон злой с рогами телячьими, глаза горят, как угли. Копытами стучит, хвостом собачьим голубя отгоняет.