Анекдот о вечной любви
Шрифт:
— Девушка, я уже пятьдесят восемь лет Анна Семеновна, никакой Марь Ванной не была, а вас вообще первый раз вижу, — с этими словами регистраторша повернулась к нам спиной, дав понять, что аудиенция окончена и нечего здесь торчать.
В крайне подавленном состоянии я поплелась к выходу, стараясь не встречаться взглядом с ординарцем. На его лице застыла саркастическая ухмылка, но было заметно, что и он обескуражен подобным поворотом событий. Остановившись на крыльце, я стрельнула у Петьки сигарету, глубоко затянулась и с отчаянием воскликнула:
— Ничего не понимаю! В тот раз она отзывалась на Марь Ванну, а сегодня вдруг сделалась какой-то Анной Семеновной.
— Бывает, — нервно затягиваясь, пожал плечами Петруха.
— Да не бывает! Она врет, это же ясно!
— Когда? — коротко поинтересовался приятель.
— В каком смысле? — опешила я.
— Когда врет: тогда или сейчас? А вообще — то, нам без разницы, кто она на самом деле. Все равно от такой толку не будет, не станет она никого опознавать.
Чудилась в словах Петрухи смутная правда — кем бы ни оказалась противная регистраторша, сотрудничать со следствием она вряд ли согласится.
— Ребятки, угостите сигареткой! — раздался откуда-то снизу сипловатый голос. Я оглянулась. У высокого крыльца переминался с ноги на ногу пожилой, невероятно смуглый бомж, чем-то неуловимо похожий на обмазанного шоколадом Кикабидзе. Вахтанг был, как и положено бомжу такого уровня, аристократичен. Внутреннее достоинство проглядывало во всем: в драповом пальто без пуговиц и с оторванными карманами, в широкополой шляпе с дыркой на тулье для вентиляции, и даже в незастегнутом гульфике на широких штанах. В этой незастегнутости сквозила целая бездна изящной небрежности, байронизма, дендизма и бог знает, чего еще.
Отказать столь колоритному персонажу в его скромной просьбе было так же невозможно, как отказать ребенку в конфетке.
— Я слыхал, вы о нашей Аннушке беседуете? — примкнул к разговору шоколадный Кикабидзе, сдержанным кивком головы поблагодарив Петьку за сигарету. — Видная женщина! Мы тут все в нее немножко влюблены.
— Кто это «мы»? — ради приличия поинтересовалась я.
— Наше сообщество, — последовал ответ, полный достоинства и тайной гордости. — Мы тут неподалеку, в подвале соседнего дома, обосновались. В больничку-то захаживаем время от времени. Как же без этого? В основном, конечно, в травмпункт: народ у нас эмоциональный, чуть что — сразу конфликт. А место тут хлебное, для работы очень подходящее: хворые — они обычно щедрые. Охранники к нам привыкли, не шугают уже, а Семеновна иной раз даже иногда работенку кой-какую подкинет. Двор подмести, коробки выбросить… не безвозмездно, разумеется.
Сообщение Вахтанга меня заинтересовало:
— Стало быть, у поликлиники постоянно кто-нибудь из ваших… э-э… коллег работает?
— Непременно. С утра и до вечера с часовым перерывом на обед. Все в полном соответствии с предписаниями КЗОТа.
Я потребовала у Петьки телефон, нашла фотографию Студента и Мрачного и продемонстрировала ее бомжу, сопроводив действие вопросом:
— Кого-нибудь из этих двоих видели?
Дядька некоторое время усердно разглядывал снимок, подслеповато щурясь, а потом ткнул шоколадным пальцем в Мрачного:
— Его. Буквально пару-тройку дней назад. В то утро мы Егорыча как раз в травмпункт отвели — он накануне вечером ногу сломал. Всю ночь водкой лечился, а к утру, протрезвевши, говорит: мочи нет, болит, стерва! Ну, мы его и сопроводили. А когда, значит, мимо регистратуры корячились, я краем глаза заметил, как наша Семеновна с этим типом шушукается. Он ей еще не то конверт, не то бумажку какую-то сунул…
— Рецепт! — обрадовалась я, в то время как Петька с явным недоверием внимал шоколадному Кикабидзе.
— Не знаю, врать не приучен. Но что-то сунул, видел своими глазами.
— А ты не обознался, дядя? — по-прежнему с недоверием спросил Петька, чем, кажется, обидел товарища.
— Никак невозможно. У меня на лица профессиональная память. Я ведь в раньшие времена гранитчиком работал.
— Кем, кем? — не поняла я.
— Гранитные памятники на могилки усопших готовил. Пока одну доску смастеришь да установишь, лицо клиента как родное становится. Потом с закрытыми глазами мог место захоронения найти.
— A-а, ну тогда, конечно! — со значением протянул Петруха.
Бомж махнул рукой и отправился восвояси, стрельнув на прощанье еще пару сигарет и содрав с нас за информацию пятьдесят рублей.
— Петя, я неожиданно все поняла, — после короткого молчания торжественно провозгласила я. — Вернее, вспомнила. Анна Семеновна говорит правду. Никакая она не Марь Ванна.
— Поздравляю с открытием! — хохотнул ординарец.
— Не смейся, я серьезно. Просто я немного запамятовала, что простительно с моим сотрясением. Когда мне позвонил Голос, он велел, чтоб в регистратуре я сказала пароль: дескать, я от Марь Ванны. Тогда будет мне подсказка. Ну, я сказала, и меня отправили в лабораторию, а там дали рецепт…
— Вечно ты вводишь массы в заблуждение, — проворчал Петруха.
— Давай попробуем поговорить с ней еще раз, — предложила я.
— Бесполезно. Этот монумент даже не посмотрит в нашу сторону. Легче мумию Ленина разговорить.
— Странно слышать подобные речи от добровольного помощника милиции. Пошли, есть идея…
И мы вернулись: я — с твердым намерением расколоть неприступную регистраторшу, а Петька — с желанием посмотреть бесплатный цирк.
При виде нас Анна Семеновна сжала губы в ниточку и сделала вид, что наше повторное появление перед окошком осталось ею незамеченным.