Анелька
Шрифт:
— Знаем. А согласились бы подписать, чтобы за три морга…
— Какие три! Четыре! — зашумели вокруг.
— И четырех мало!
— Вам думается, что четыре морга слишком мало, — сказал Шмуль, — а помещику — что это слишком много. Каждый хочет того, что ему выгодно.
— Значит, подписали бы? — допытывался неумолимый Гжиб.
Но еврей и на сей раз не дал решительного ответа. Он сделал шаг вперед и, заложив одну руку за пояс, а другой помахивая, словно отбивая такт, сказал:
— Смешной вы человек, Юзеф! Каждый у меня спрашивает, что я бы сделал, как будто на всем свете у меня одного есть голова на плечах! Пан спрашивает, вы спрашиваете. А я… Будь у меня ваша земля,
Гжиб опять влез на лавку.
— Братья! Ради того чтобы между нами навсегда было полное согласие, подпишем с паном договор… только по пяти моргов.
— Мой не подпишет! — крикнула жена красноглазого.
— Дай ты ей в морду, Ян! Чего она за тебя отвечает?
— Он… мне… в морду? — еще громче заорала женщина. — Ах, так! На, получай! Вот тебе!.. Марш домой, нечего с этими пьяницами связываться! — И, выкрикивая это, она колотила мужа по затылку, пока не вытолкала его в сени.
— Подождите, люди добрые, вот Юзик мой приедет, он вам посоветует, — все твердила женщина в городской одежде, но ее никто не слушал.
Проголодались ли мужики, или надоело им спорить, только они гурьбой повалили из корчмы. Все стали запрягать, выкатывать телеги на дорогу и отъезжали один за другим. Не прошло и четверти часа, как в большой опустевшей корчме остались только Мацей с женой, оба сильно навеселе, да спавший под лавкой пьяница. Служанка за стойкой убирала рюмки, а жена Шмуля все писала, писала…
Шмуль ушел к себе в каморку, написал карандашом на клочке бумаги: «Хотят по пяти моргов» — и велел мальчику отнести эту записку пану в усадьбу. Сам же стал собираться в дорогу.
— Ты куда? — спросила у него жена по-еврейски.
— Съезжу к немцу. Он, наверное, купит имение. Если столкуюсь с ним, будет у меня мельница.
— Уж если пан ее не построил, так немец и наверное не построит, — возразила жена. — Ничего у тебя не выйдет.
— Так, может, не стоит ехать?
— Нет, все-таки поезжай… Попытайся.
Глава седьмая
Получив записку Шмуля: «Хотят по пяти моргов», пан Ян сразу понял, в чем дело, и почувствовал, что стоит на краю той пропасти, о которой еще несколько дней назад и думать не хотел. Его кинуло в жар, в первое мгновение даже дух захватило, но затем он с удивлением убедился, что утрата всех иллюзий еще не самое страшное.
И с этой минуты мечты пана Яна приняли иное направление, они перешли в область, правда, менее определенную, но зато обширную и благоприятную, где ничто не стесняло их полета.
Сперва он почувствовал что-то вроде обиды на Шмуля за дурные вести, но вместе с тем лишний раз убедился, что этот человек ему предан. Затем он вспомнил о своей прислуге и дворне и решил, что расплатится со всеми из тех денег, которые получит от продажи имения. Он ничуть не склонен был обижать своих слуг, да это и не входило в его расчеты.
Он подумал об Анельке — и поскорее отогнал мысль о ней… Потом о жене и Юзеке. Не хотелось думать о том, в каком положении очутилась сейчас его семья. Он твердил себе, что это временно, что они не пропадут, им поможет тетушка. Только бы она поскорее вернулась…
Он думал о доме, совсем недавно отремонтированном заново, доме, где он в прежние времена так шумно веселился с гостями… О лесах, в которых охотился, обо всех этих землях, которые давали ему почетное положение в обществе… А теперь
Жажда мести и надежда на тетушку были так сильны, что очень скоро отвлекли пана Яна от мыслей об утрате имения и о будущем его семьи.
Но оставалась Анелька, его славная дочка, уже почти взрослая. Какая участь ждет девушку без приданого, без образования?.. И она так любит сад, свою комнату… Что она подумает об отце? Она так верила ему…
В глазах пана Яна Анелька как бы олицетворяла всю семью, еще не знавшую, какое зло он ей причинил. Анелька все почувствует, все поймет и свои чувства выразит так, как только она умеет: один лишь взгляд, краска в лице — и вопрос.
«Гувернантке я не откажу», — сказал себе пан Ян и утешился так, как будто нашел спасительный выход. Гувернантка должна была служить чем-то вроде щита, которым он заслонился от чувства вины перед Анелькой.
О том, что планы его рушились и придется продать имение, он никому и не заикнулся. Напротив, за ужином был веселее обычного и только старался не смотреть на Анельку. Однако ночь он провел плохо: его даже как будто лихорадило. Вероятно, оттого что нервы у него сильно развинтились, ему в полусне чудилось, что он падает со страшной высоты. При этом движения его ничем не были связаны, голова не кружилась, он чувствовал только, что под ногами нет опоры. Заглушенные душевные терзания иногда дают себя знать в виде символических снов.
Ах, если бы совесть человеческая болела, грызла, жгла! Нет, она только копошится где-то в глубине незаметным червячком тоньше волоска. И человек начинает щипать себя, стучать ногами, передвигать мебель. Ему кажется, что такими грубыми способами он спугнет червяка. Вот и прошло все! Но вслушиваешься в себя, а там, в глубине, уже снова что-то скребется и ни на миг не переставало скрестись.
Людям не от мира сего, занятым отвлеченными идеями и анализом значительных явлений жизни, утрата обремененного долгами имения может показаться пустяком. Но для пана Яна это было великое несчастье. Не раз в осеннюю слякоть, возвращаясь с бала или визита, он с удовольствием думал о своем теплом, роскошно обставленном доме, где забудутся холод и усталость, и с нетерпением вглядывался в темноту, ожидая, когда впереди замелькают огни в окнах и залают во дворе собаки. Иногда он по дороге из города с тревогой спрашивал себя, какой сюрприз ждет его дома, не случилось ли чего с женой и детьми. Впрочем, такие тревоги посещали пана Яна крайне редко. Он любил городскую жизнь, смену лиц и развлечений, не в его привычках было сидеть в деревне и киснуть. Но сейчас, когда все было потеряно, он с горьким сожалением думал о своих комнатах, о парке и пруде, об Анельке и даже о странностях жены и болезни Юзека.
Такие-то кошки скребли на душе у банкрота. Приходили и всякие другие мысли, еще более жестокие… Но пан Ян не давал им принимать четкую форму, стараясь думать о другом, и таким образом обрел бы относительный душевный покой, если бы где-то глубоко внутри не копошился тот червяк, чьи томительно-медленные и неутомимые движения невозможно было ни ускорить, ни остановить.
Сегодня утром пан Ян был бледен и имел усталый вид. За завтраком ему сказали, что один из конюхов задержал лошадей Гайды за потраву. Тут пан Ян немного оживился и стал разглагольствовать на тему о бессовестности мужиков.