Ангел Аспида
Шрифт:
– Да неужели. – усмехнулась баронесса.
А Рита, невзирая на ее утомительные укоры, продолжила защищать матерей, ведь в эти часы та испытывала некую обоюдную связь, ощущала тяжесть бремени женской доли, сострадала их страданиям, ибо самолично недавно прониклась той неповторимой глубиной переживаний. Она начала объяснять так.
– Мать Аспида, насколько бы она не была беспутной, она знала, что это карета богатого человека, судя по гербу, и знала, что сей коляска определенно понесется в достопочтенный дом, предполагала что барон, скорее всего, сжалится над ребенком, примкнет новорожденного в свои слуги, отдав нянькам, каких проживает на усадьбе превеликое множество. Ваши кухарки сплошь незамужние особы, потому с надуманным неистраченным чувством материнства, не откажутся кормить подкидыша и всячески поощрять его своим вниманием. В общем, она поступила мудро, сделала
– А мне кажется, она просто-напросто хотела лишить Аспида жизни, причем таким жестоким образом. И все обвинения впоследствии пали бы на Лютера. Невиновный понес бы незаслуженное наказание.
– Это уже в прошлом. – отмахнулась Рита. – Всё обошлось. И если его мать явится к вам, то не препятствуйте ее чувствам, прошу, ради меня. Не делайте сердце мальчика еще более хладным, чем оно есть. Ведь каждый рожден для радости, продолжительной или мимолетной. – на этих словах сестра баронессы явно подустала и притомилась, подобно спящим деткам возле нее, смежая веки она попрощалась с Мари желая доброго дня. Та в свою очередь последовала примеру мужа, удалилась в свои покои с поспешностью утоленной дикой серны.
Аспиду было трудно пошевелиться, туго скрученный пеленами он лежал в кроватке и непрестанно размышлял. Вспоминал и анализировал лица, увиденные им, прокручивал то быстро, то медленно услышанные диалоги, внутренние монологи, явленные в человеческих очах. Пытался приникнуть глубже в их души, которые излучали потаенные откровенные чувствования. Оказывается приятные люди, приятно пахнущие, много говорят о материнстве. Но что такое мама? – спрашивал младенец. – Неужели я был некогда частью тела женщины, затем я родился, увидел свет, но, увы, это не то свечение, которое я видел на Небесах. Я помню, как очнулся эфирным духом, бестелесного меня сотворил Творец, дабы вскоре я обрел плоть. Но для чего? Почему бы не быть духом. – всё никак не мог осознать человечек в люльке. Над ним висят погремушки, но он еще не способен до них дотянуться. Лишив Аспида движений, взрослые люди обрекли его на продолжительные изнурительные размышления. И поэтому всеми мыслительными импульсами изучающей души малыш постигал сакральные пространства вселенной заложенной в нем Творцом, и необъятную Вселенную вокруг себя.
Его пугала мысль – а что если я навсегда останусь таким маленьким и беззащитным, и не смогу пересечь те решетки. Для чего я родился и где моя мама? Я помню ее аромат, цветочное благовоние кожи и свежесть волос, я помню, как она взглянула на меня, радостно и в то же время испугано. Но здесь меня ласкают чужие женские ладони и грубые мужские осматривают меня, крутя до тошноты. Но руки мамы более не прикоснуться ко мне. Улетучился куда-то ее душистый запах, неслышно ее томное дыхание, я так долго слышал, как бьется ее сердце, я был рядом с ее сердцем, иногда мне казалось, что я могу протянуть свою ручку и коснутся маминого сердечка, прижаться губами, но сейчас я потерял то единение плоти, теперь я один. Ее нет рядом. Ее рядом нет. Я некогда душой прибывал в таинственном едином соитье двух клеточек, зигота, то было мое тело, я рос и размышлял о Боге, о Рае, думал о том, как сложится моя земная жизнь. И вот из малой клеточки я возрос. Вскоре во мне начали просыпаться другие ощущения. Помимо разума, я чувствовал ее, я в ней, а она во мне, она питает меня, а я воздействую на нее, мама жива, значит, жив и я, мама радуется, и я радуюсь вместе с нею. Я ее никогда не видел. Интересно, какая она? Должно быть, она очень красивая. Я помню, как ладонь папы ложилась на животик мамы, и я ощущал тепло исходящее от его любящей руки. Сердечко мамы в те мгновения билось сильнее. И мы втроем блаженствовали в единстве любви. Папа. Зачавший мое тело, какой он? Как странно. Я недавно созерцал Творца во всем величии Его, сонмы Ангелов парили надо мной и сонмы новых душ в свете невинности радостно прибывали. И мне было достаточно всего этого. И даже больше. Но вот я здесь. Я обрел тело, но я ничего не знаю о мире, как мне жить, и кто мои родители? Неужели я забуду Бога, забуду Рай и Ангелов, неужели я больше полюблю этот мир более Небесного царства? Поэтому я попросил у Творца вечную память, пожелал помнить всё и ничего не забывать. Память, это всё что у меня есть.
Защитная черствость барона показалась Аспиду чересчур напыщенной, все его страсти были налицо, нескрываемые они с прямолинейностью отражали беспокойную душу сего богатого человека. Его супруга виделась во всех отношениях фальшивой, наигранной, не ставшая актрисой, как мечтала с молодости, ныне она
Вот небольшой перечень персонажей явленных в жизни Аспида за двадцать четыре часа. Он предвкушал новые события, новые лица, новые объекты для познания, ему хотелось разобраться в каждой душе, дабы постичь свою собственную душу.
Однако среди прочих ему повстречалась еще одна душа, знакомая ему по Раю, та ангельская девочка по имени Хлоя, родившаяся в тот же день что и он, она знакома ему, в ее глазках осталось теплящееся прошлое блаженство. Интересно помнит ли девочка их встречу – спрашивал себя Аспид и не находил ответа. Он не мог прочесть Хлою, эта книга пред ним пока что не раскрывалась. Как впрочем, и другие вопросы для Аспида оставались сокрытыми.
История третья. О василиске
И взором единым василиск обращал людей в статуи живые, не мертвые, но спящие.
Чем более человек навешивает на себя ярлыков и штампов, тем проще им управлять.
Однажды в мир явилась война в образе властителя разрешающего грех и насилие. И вы совершающие беззакония поклонитесь ему? Или же нет? Он отворит для вас вседозволенье страстей, развеет мораль ветром цинизма, оправдает неоправданное, разрешит неразрешимое и разделит нераздельное. И вы грешники возрадуетесь ему как освободителю, но заключит он дух ваш глубоко в темницу телес блудливых, поставит на ваших челах печать безумия и слабоумия, явит малодушие и черствость сердечную. И подобно неприкаянным камням царства своего, подсчитает каждый кирпич, закалённый в адовом пламени. Вы жаждете явление его, но явится вам падение его.
Дергая ниточки марионеток, он станет повелевать поступками, речами и даже мыслями. Но прежде ему необходимо осмыслить те видимые и невидимые грани бытия земного человеческого, дабы познать, по какой причине он цепляется за жизнь.
И Аспид, имея обширное свободное время, много размышлял, ему четко виделись те подвешенные ниточки, держащие живых кукол, посему вскоре он избрал быть никем в этом мире, дабы индивидуалистично завладеть столь слабыми душами. Они будут считать его маловерным ничтожеством, пока он будет невидимым, незримым зрячим кукловодом. Вот, например, сейчас, стоит ему заплакать, как тут же сразу прибегает услужливая служанка, начинает ухаживать за ним, кормить, менять пеленки или убаюкивать его. Эту наивную девушку можно таким легким способом довести до изнеможения, призывая ее к службе каждые полчаса. Конечно, она вскоре привыкнет к такому распорядку, но стоит убыстрить тот временной цикл, как мгновенно произойдет сбой в ее нервной системе. Однако Аспиду не были интересны люди служивые, поверенные, владеть выгоднее зрелыми состоявшимися умами, заглохшими в скупости и глупости, но с обширными возможностями и привилегиями.
Он ощущал, как тело его растет ежедневно. Отныне он лежал открытым от плащаницы, и обуреваемый отчаянием спешил отыскать маму, но ее нигде не было, ее запах навсегда покинул его младенческие легкие.
Он воображал, будто это его навеянные чувства, однако читая душу Хлои, Аспид принимал ее чувствования в себя, так чужие воспоминания смешивались со своими собственными памятованиями. Он явственно помнил Небеса, зарождение его души. Но родители, были ли они на самом деле, чью мать он зовет, и был ли он рожден? Младенца мучили разрозненные думы. Его глаза начали наливаться светлой небесной лазурью, словно слезы смыли с радужек всю черноту и карие тусклые оттенки. Многие несообразные раздумья откладывал на потом, слишком мал он еще, слишком узок тот мирок, что окружает со всех сторон. Он слышал свое имя, оказывается, его называют – Аспидом. Жаль, со временем, его перестали так величать.
Конец ознакомительного фрагмента.