Ангел, автор и другие. Беседы за чаем. Наблюдения Генри.

Джером Клапка Джером

«А ты попробуй и посмотри, что из этого выйдет», — предложила подруга.

«Хорошо, я попробую», — согласился он, пошел домой и принялся выполнять обещанное.

— Он опоздал? — спросила старая дева. — Или отношения вновь наладились?

— В следующем месяце, — ответил я, — они не разлучались двадцать четыре часа в сутки. А потом уже жена предложила, как поэт в комической опере Гилберта «Терпение», что неплохо бы хотя бы иногда проводить вторую половину дня по отдельности.

Муж крутился вокруг нее по утрам, когда она одевалась. В тот самый момент, когда она укладывала волосы, страстно целовал, и прическа разваливалась. За едой держал ее за руку под столом и настаивал на том, чтобы самому кормить ее. До свадьбы он раз или два проделывал такое на пикнике, а после свадьбы она с упреком напомнила ему об

этом, потому что теперь за завтраком он всегда сидел на другом конце стола, читая газету или письма. Весь день он не отходил от нее. Она не могла почитать книгу; вместо этого он читал ей вслух, обычно поэмы Браунинга или переведенные на английский стихи Гёте. Чтение вслух не входило в число его достоинств, но в те недели и месяцы, когда он за ней ухаживал, она благосклонно воспринимала такие его попытки, о чем напомнил ей уже он. И, полагал он, раз уж они начали эту игру, она должна принимать в ней активное участие. Если он должен дурачиться, то и ей, само собой, положено вести себя глупо. Как он объяснил, отныне и навеки они должны превратиться во влюбленных, и у нее не нашлось никаких логических аргументов, чтобы умерить его пыл. Если она писала письмо, он вырывал его из ее дивных ручек и начинал целовать — разумеется, при этом размазывал чернила. Если он не сидел у ее ног, подавая иголки и булавки, то устраивался на подлокотнике кресла и иногда сваливался на нее. Если она шла в магазин, он сопровождал ее и в ателье напоминал слона, попавшего в посудную лавку. В обществе он не замечал никого, кроме нее, и обижался, если она разговаривала с кем-то еще. Впрочем, в этот месяц в свет они выходили редко, потому что большинство приглашений он отклонял от лица их обоих, напоминая ей, что не так уж и давно она ставила вечер, проведенный с ним наедине, несравненно выше всех иных развлечений. Он называл ее нелепыми прозвищами, разговаривал с ней на детском языке; по десять раз на дню ей приходилась заново причесываться. В конце месяца, как я и упомянул ранее, она предложила небольшой перерыв в проявлении любви.

— Окажись я на ее месте, — прокомментировала выпускница Гертона, — то предложила бы разъехаться на какое-то время. И ненавидела бы его до конца жизни.

— Только за то, что он старался пойти вам навстречу? — удивился я.

— За то, что он показал мне, какой же я дурой была, требуя от него проявлений любви, — ответила выпускница Гертона.

— Люди зачастую превращаются в посмешище, если заставлять их следовать данному слову, — указал философ.

— Особенно женщины, — пробормотал малоизвестный поэт.

— Даже любопытно, а так ли много различий между мужчинами и женщинами? — подхватил тему философ. — Может, в большинстве своем отличия эти — продукт цивилизации, а не проявление природы, результат профессиональной подготовки, а не инстинкты?

— Отрицая борьбу мужского и женского, вы убьете половину поэзии! — вскричал малоизвестный поэт.

— Поэзия служит человеку, а не человек — поэзии, — возразил философ. — Я склонен думать, что борьба, о которой вы говорите, нечто надуманное и поэты сыграли в этом немалую роль. Точно так же газеты являются пропагандистами войны. Она дает им возможность о чем-то писать и напрямую связана с увеличением тиража. Чтобы проверить истинные намерения природы, куда эффективнее изучать братьев наших меньших. А там мы не видим фундаментальных вариаций; разница очень даже незначительная.

— Я совершенно с вами согласна, — кивнула выпускница Гертона. — Мужчина, научившийся хитрить, быстро понял, как, используя грубую силу, превратить женщину в рабыню. А во всем остальном женщина, несомненно, выше его.

— С точки зрения женщины, равенство полов неизбежно означает верховенство женщины, — констатировал я.

— Это очень любопытно, — добавил философ. — Как вы только что отметили, женщина не способна рассуждать логически.

— А мужчины способны? — пожелала знать выпускница Гертона.

— Если брать их в целом — да, — ответил малоизвестный поэт.

II

— От чего страдает женщина, так это от избытка комплиментов, — заметил философ. — Они кружат ей голову.

— То есть вы допускаете, что голова у женщины есть? — полюбопытствовала выпускница Гертона.

— Согласно моей версии, — ответил философ, — природа наделила женщину головой. А вот воздыхатели всегда представляли женщину безмозглой.

— Почему у умной девушки обязательно прямые волосы? — спросила светская дама.

— Потому что она их не завивает, — ответила выпускница Гертона, на мой взгляд, резковато.

— Я как-то об этом не подумала, — прошептала светская дама.

— Надо бы отметить в свете нашей дискуссии, — я решился внести свою лепту, — что мы практически ничего не слышим о женах высокоинтеллектуальных мужчин. А если слышим, как в случае Карлейлей, [2] то лучше бы и не слышать вовсе.

— Когда я был моложе, — вмешался малоизвестный поэт, — я много думал о семейной жизни. Моя жена, говорил я себе, будет женщиной умной. И однако, что удивительно, ни одна из девушек, в которых я влюблялся, не отличалась высоким интеллектом — присутствующие, понятно, не в счет.

2

Речь идет о Томасе Карлейле и Джейн Уэлш Карлейль, одном из самых знаменитых и несчастливых литературных семейных союзов.

— И как так вышло, что в самом наисерьезнейшем поступке нашей жизни — создании семьи, важные аргументы никогда не рассматриваются всерьез? — вздохнул философ. — Ямочка на подбородке позволяет девушке заполучить лучшего из мужей, тогда как добродетели и ума зачастую не хватает, чтобы найти самого плохонького.

— Я думаю, тому есть простое объяснение, — ответил малоизвестный поэт. — Супружество считается естественной частью нашей жизни, а потому в выборе второй половины мы руководствуемся инстинктами. Супружество — попытка прикрыть цветами риторики тот факт, что речь идет о животной стороне нашей личности. Мужчину тянут к семейной жизни первобытные желания, женщину — врожденное стремление стать матерью.

Тонкие белые руки старой девы тревожно задвигались на коленях.

— Почему мы стремимся найти объяснение всему самому прекрасному в этой жизни? — заговорила она с не свойственным ей пылом. — Застенчивый юноша, такой скромный, такой трепетный, благоговеющий, будто в храме какого-то таинственного святого; юная дева, зачарованно блуждающая среди грез! Они думают только друг о друге и ни о чем больше.

— Прослеживая путь горной речушки к ее источнику, важно не нарушить музыку, которой она радует нас, протекая по долине, — указал философ. — Тайный закон нашего существования питает каждый листок нашей жизни, точно так же, как сок растекается по всему дереву. Полупрозрачный лепесток, созревающий фрукт — всего лишь изменяющаяся наружная форма.

— Терпеть не могу докапываться до сути! — воскликнула светская дама. — Бедный дорогой папан это так любил. Объяснял нам воспроизводство устриц, когда мы наслаждались ими. После этого бедная маман не могла заставить себя к ним прикоснуться. За десертом начинал спорить с дядей Полом, какая кровь более предпочтительна для виноградных вин, свиньи или бычка. За год до того как Эмили вышла замуж, я это хорошо помню, умер ее любимый пони. Ни о ком она так не скорбела ни до, ни после. Она спросила папан, не позволит ли он похоронить бедняжку в саду. Ей хотелось изредка приходить на его могилу и поплакать на ней. Папан принял ее желание близко к сердцу, погладил ее по головке. «Конечно, дорогая моя, мы похороним его за новой клубничной грядкой». В этот самый момент к нам подошел старик Пардоу, наш главный садовник, снял шляпу и высказал свое предложение: «Я как раз собирался спросить мисс Эмили, не позволит ли она похоронить бедняжку под персиковым деревом. В последнее время они почему-то не очень хорошо плодоносят».

Он хотел как лучше, даже добавил, что поставит там могильный камень, но к тому времени бедную Эмили уже не волновало, где именно похоронят умершее животное, и мы ушли, оставив отца и садовника выбирать место для могилы. Я сейчас не скажу, чем закончилась эта история, однако следующие два года мы обе не ели ни клубники, ни нектаринов.

— Всему свое время, — согласился философ. — С влюбленным, прославляющим в стихах дивные алые щечки своей возлюбленной, мы не обсуждаем цвет крови и ее циркуляцию. Однако тема интересная.