Ангел из Галилеи
Шрифт:
Мы вернулись в мою квартиру, я отблагодарила Гарри, угостив сытным завтраком, и после мы с Орландо остались одни. Я соорудила для него кровать из диванных подушек на полу рядом со своей и попыталась успокоить, чтобы он поспал немного, пообещав, что попозже утром, когда немного прояснится, мы поедем в Галилею, поможем людям и привезем Гарри, который вылечит ангела.
— Он не болен, он во власти Мермеоха, — объяснил мне Орландо.
Возбуждение Орландо было таким сильным, что он, хоть и был вконец измучен, все равно никак не мог заснуть. Он ворочался с боку на бок, скидывал одеяло, разметывал кровать из подушек, а так как я
Пока Орландо любовался на сеньору, снимающую ботинки, чтобы сбежать от своры доберманов, пытавшихся ее сожрать, я, наклонившись со своей кровати, гладила его по голове и спрашивала:
— Орландо, ты сын Ары, правда?
— Да.
— И брат ангела.
— Только со стороны матери.
— Почему ты мне не признался…
— Крусифиха сказала, что это такая стратегия. С тех пор как я стал проводником для журналистов, мы с ней договорились ничего не говорить им. Иначе они подумали бы, что это реклама и у меня тут какой-то свой интерес.
— Скажи мне правду, Орландо. Ты действительно считаешь, что твой брат ангел?
— Я знаю, что он ангел.
— Но ведь у него даже крыльев нет… Почему ты уверен?
— У него нет крыльев, потому что здесь, на земле, он надел маску человека.
Я не спросила у мальчика, кто его отец. Надпись на стене уже открыла мне истину.
~~~
Первый конь — красный, злобный, горячий господин войны. Второй — черный унылый хозяин ночи. Четвертая — белая кобылица смерти. Я — третий, я — Мермеох, господин бурь, конь бледный, выцветший на зимнем солнце.
Я Мермеох — тело конское, голова белого ангела, кентавр, растворенный в сверкающей водной глади небес. Я океан, я каждая капля дождя и слез. Своими копытами я проламываю озерную гладь. Моя пища — снег, и зубы мои жуют кристаллы инея.
Мои шаги не слышны во влажной ночи. Я конь — и я всадник, одиноко летящие сквозь белесые пространства. Потерянный в облаках, я ищу тихий ледяной водоем и ныряю в него. Конь бледный, погруженный в воду, затерявшийся в мечте, растворенный в пене.
Я Мермеох, и мои вены — реки. Моя мягкая рысь тонет в газовом молоке, разлитом на полотне Пути. Пар, валящий из моих ноздрей, замутняет просторные окна времени.
Я бледный конь, увенчанный луной. Я ее сын, порождение ее влажности, ее спокойного холода, хрупкой дымки ее света. Она коронует меня своими мягкими лучами, ее чистое сияние успокаивает мои напряженные нервы. Она умеряет мое безумие, и я скачу неспешным галопом.
Луна остается позади. Дурной знак. Ветер стихает.
Я хорошо знаю спокойствие, предшествующее грозовому раскату. Я различаю в воздухе запах катастрофы. Я угадываю напряжение, стремящееся овладеть мной. Я знаю, что нахожусь на грани.
Передо мной открывается королевство ауры [15] . Бесконечная плоскость, металлическая, твердая, электрическая, безжалостно светящаяся, без следов, без тени, которая защитила бы от света. Ни поворота, ни угла, чтобы сделать остановку.
Ядовитый пар поднимается от моих членов и проникает в мой разум. Эта светящаяся равнина без теней — предвестье боли, пастбище для безумия.
Я
15
Аура— любое ощущение или переживание, регулярно предшествующее эпилептическому приступу или являющееся самостоятельным приступом. Является симптомом эпилепсии.
Я хочу защититься, я не могу вынести остроты собственного ума. Я должен умерить эту пронзительную яркость, избавиться от нее — как рука, которая отбрасывает обжигающий ее кусок льда.
Я жажду спрятаться от света, но он исходит из моей собственной памяти. Этот ужасный свет, который убивает любую тень, идет от меня. Я бегу от себя самого, мой галоп становится исступленным, я несусь как безумный, и в своей одержимости я топчу лица, руки и ноги, давлю все, что падает под мои копыта. Я пачкаю мир вязкой слюной, затопляю пространства своим потом, крушу горы и поселения, истребляю толпы на своем пути.
Но мне не спрятаться, не убежать. Я предощущаю развязку и резко останавливаюсь, изнуренный, обессиленный. Я замираю и жду. Мой затылок предчувствует лезвие топора, липкий страх бьется в моих мембранах. Напряженные мускулы готовы разорваться, каждое из сухожилий натягивается до умопомрачения.
И тогда наконец обрушивается молния.
Ее разряд испепеляет меня. Ее ненависть поднимает меня на дыбы, словно закаленный лук, распятый в небе. Я живое пламя — распадаясь, я изрыгаю лаву и выплевываю звезды.
Когда молния гаснет, она позволяет мне упасть. Сломанная марионетка с раздробленными костями, обуглившимся мозгом. Сожженная изнутри. От меня не остается ничего кроме пепла — и его развеивает ветер.
Эта темная рухлядь, безжизненно валяющаяся на полу, — это я, ангел Мермеох, Великий Господин Вод, утонувший в луже собственной мочи.
~~~
Что же случилось с моим ангелом? Между нами встали неторопливое утро, невыносимые пробки на дорогах, придирки главного редактора, за которыми скрывалось жалкое кокетство — он потратил целую вечность на то, чтобы прочитать статью и отпустить меня, сон Орландо — вернувшись домой, я обнаружила его все еще спящим на ковре. Хотя тревога душила меня, только после двух часов дня мы с мальчиком смогли отправиться в Галилею. Гарри Пуэнтес не поехал с нами, ему нужно было работать.
Против всех ожиданий, на горе царил лучезарный день, казалось, за ночь природа очистилась от отравления, и небо, чистое и голубое, делало вид, будто оно тут ни при чем. Нигде не было видно следов бедствия. Скорее наоборот, дождь омыл квартал, и он выглядел так, словно только что вышел из прачечной.
Проходя мимо церкви, мы услышали голос падре Бенито, который выкрикивал свои аллегории через репродуктор. Вращающаяся дверь поглотила Орландо и тут же выплюнула обратно.
— Пойдемте, Монита, войдите в церковь, чтобы увидеть их.