Ангел из Галилеи
Шрифт:
— Что увидеть?
— Сначала посмотрите на них, а потом я скажу, кто они.
— Не сейчас, Орландо, я хочу знать, что произошло в твоем доме.
— Нужно сейчас.
Когда Орландо начинал тянуть меня за рукав, любые попытки сопротивления были бесполезны, так что я сочла за лучшее подчиниться. Внутри было мало народу, и мое внимание привлекла группа из пяти или шести юношей, чем-то явно очень довольных, они держались в задней части, все в футболках навыпуск и джинсах, фирменных кедах и с ладанками и оберегами на шее, запястьях и даже на лодыжках. Я спросила у Орландо, кто это, и он ответил, что скажет снаружи.
Падре
— Вы видели их? — спросил Орландо, когда мы очутились снаружи. — Это они. Шайка самых отпетых. Они расхаживают тут, прикидываются крутыми и грабят людей, угрожая самодельными стволами. Раньше эта банда называлась «Вонючки».
— А как она теперь называется?
— Теперь она называется С.Ф.А.
— Так же были подписаны граффити…
— Именно.
— Что значит С.Ф.А.?
— У меня был друг из этих «вонючек», но сейчас он в тюрьме.
— Друг твоего возраста?
— Более-менее. Удача отвернулась от моего друга, когда он украл телевизор у одной сеньоры, а потом продал его дяде той же самой сеньоры, который купил злополучный телевизор, не зная, кому он принадлежал раньше, но когда понял, вернул его племяннице, а моего приятеля заложил, и парень поэтому теперь за решеткой, но дяде сеньоры пришлось переехать из квартала, потому что друзья моего друга не стали сидеть сложа руки, и в конце концов у сеньоры опять украли телевизор, но теперь уже это сделала другая группировка, они называются «Качучос», потому что идут на дело, надев на голову качучу [16] и закрыв лицо, но зачем это все, если мы их все равно знаем: их главарь служит в полиции — то есть иногда действует как преступник, а иногда — как представитель власти.
16
Качуча— разновидность кепки с козырьком.
Истории Орландо раскручивались, словно ленты серпантина, цепляясь одна за другую, пока мы не пришли в Нижний квартал и не застыли как вкопанные от увиденного.
Не оставив даже обломков, начисто вода немилосердно смыла четыре или пять домов нижнего ряда. Переулок был таким же, как прежде, с пластиковыми украшениями и прочим, только вот теперь в нем не хватало домов, и он чем-то напоминал щербатый рот. Некоторые жертвы стихии расположились на узлах и домашних вещах, которые удалось спасти, они сидели здесь, в тишине, с ничего не выражающими лицами, как будто ждали своей очереди, чтобы войти в кинотеатр. Другие устроились
— Есть погибшие или раненые? — спросила я у первого встречного.
— Нет, сеньорита, люди не пострадали.
Наверху мы увидели розовый дом, внешне невредимый — кажется, не пострадавший, и в два прыжка поднялись туда.
В дверях Марухита де Пелаэс выметала метелкой грязь, она произнесла вместо приветствия:
— Как хорошо, что вы пришли, но все уже позади. Сейчас он лег баиньки и похож на святого.
— У него был приступ? — спросила я.
— Такого страшного мы еще не видели. Дьявол вошел в него через мизинец, прошел в запястье, а после так тряхнул руку, словно она была тряпичная, — его аж швырнуло о стену.
Войдя в дом, я немедленно проверила, на месте ли ящик с тетрадями. Ночью я очень боялась за его судьбу, но он был там, не пострадал от потопа, как Ноев ковчег, храня в целости свое сокровище.
На койке доньи Ары, словно погруженный в кому, распростерся ангел моей жизни, измученный, будто по нему пронеслось все небесное воинство. Но он был красив, как никогда. Это был побежденный и падший бог, но он оставался богом. Его сияние пульсировало с такой силой, что я испугалась, как бы он не поджег комнату.
Рядом с ним собралась небольшая толпа почитателей, взиравших на него в ожидании и, возможно, страстно желавших, чтобы он решился наконец взять да и вознестись на небо. Я вошла на цыпочках и остановилась в углу, в стороне от других, но прошло немного времени, прежде чем его глаза, ждавшие меня, нашли то, что искали.
Он посмотрел на меня и простер ко мне свою руку. Жестом бессильным, но уверенным и спокойным он простер ко мне свою руку. Я пробилась сквозь толпу к краю его кровати, миллиметр за миллиметром мои пальцы тянулись к его пальцам, и в момент, когда наши руки встретились, я почувствовала, как дрогнула вселенная и взорвались галактики.
Я опустилась на колени рядом с ним, и погладила его по волосам, все еще мокрым от пота, и увидела, что в глубине его зрачков мерцают звезды, которые его ослепляют. Едва снятый с креста, погруженный в сон, он лепетал обычные свои фразы, такие странные, полные успокоительной гармонии, непостижимые фразы. Я повторяла их, и они гипнотизировали меня. Так, взявшись за руки, в едином трансе, будто никого не было вокруг, мы пронеслись по гребню времени, пока не зазвучал родной и обожаемый мной голос, голос, который где-то странствовал двадцать лет и доходил до меня волнами, как древняя кровь, привыкшая к моим венам. Я не сомневалась. Это был фламандский язык моего деда, бельгийца, рожденного в Амбересе, — да, фламандский язык лился теперь из уст моего ангела, и я узнавала его, хотя не знала точно, что это значило, как никогда не понимала до конца, что говорил дедушка, когда что-то бормотал по-своему.
Я лишь хотела, чтобы этот момент длился и так прошел остаток моих дней, но внезапно та часть меня, что все еще сохраняла сознание, заметила, как Крусифиха повторяет действие, виденное мною раньше: взяв маленькое зеркало, она прерывисто направляла отраженный от лампочки свет на лицо моего ангела. Он вышел из своего сонного оцепенения, чтобы прикрыть глаза согнутой рукой, а когда Крусифиха попыталась ему помешать, Свит Бэби Киллер бросилась на нее и повалила на пол.
— Что происходит? — закричала я.