Ангел конвойный (сборник)
Шрифт:
– Чтоб вот так посреди рабочего дня рыскать по развалинам давно сгинувших гоев?! – вставила Отилия.
– Цыц, хеврэ! Это не развалины гоев, Отилия, это наше национальное достояние… Так вот, монастырь возвышался над главным путем из Иерусалима в Иерихон… Так. Путь, между прочим, как был, так и есть… Когда-нибудь, в двадцать восьмом веке, кто-то будет гулять по развалинам нашего Матнаса имени меня…
Ну вот… что тут еще написано? Монастырь был окружен обширной сельскохозяйственной территорией, а поливали они ее из запасов воды, хранившейся в больших цистернах,
– Они внизу, под нами, – подал вдруг голос Шимон, и все разом повернули к нему головы: в кои веки Шимон хоть что-то знал. – Я подрабатывал здесь на раскопках, когда был студентом. Пошли, покажу.
И тут совершилась очередная летучая драма, действо, ужас, леденящая комедия, о которой долго еще вспоминали в Матнасе.
На окраине монастырского двора Шимон разыскал по памяти ржавую железную крышку люка.
– Вот, – сказал он, – это ход в цистерны, а внутрь ведет железная лесенка, и можно спуститься, только осторожно, глубина подвалов огромна.
Альфонсо немедля кинулся крышку поднимать. Она не поддавалась.
– Странно, – проговорил задумчиво Шимон. – Она всегда была открыта. Да и замка нигде не вижу.
Они поднатужились оба, пытаясь оторвать крышку от земли. И в этот момент она подалась, образовалась щель, из которой пахнуло спертым влажным воздухом подземелья. И в этой щели вдруг показались объеденные до кости пальцы с длинными желтыми когтями, и донесся из-под земли утробный, впрочем дружелюбный, голос:
– Давай подсоблю!
Альфонсо уронил крышку и отпрыгнул в сторону, как кот, дамы завизжали, все бросились врассыпную, кроме меня: я узнала любимый экспонат карлика. Видно, тот мой первый испуг стал естественной прививкой против его проделок.
– Это же Люсио! – крикнула я. Действительно, выходка Люсио на сей раз перешла все мыслимые границы. Он сам почувствовал это. Откинул изнутри крышку люка, подтянулся и сел на край, щурясь от яркого солнца.
– Кретины, у вас ни грамма воображения, – миролюбиво сказал он.
В нескольких шагах от меня подвывала и буквально приплясывала от злобы Брурия.
– Сбросьте его туда, кто-нибудь!! – стонала она. – Спихните, закройте крышку и завалите камнями! Господи, когда-нибудь я выцарапаю ему его кабаньи глазки!!
Внутрь цистерн никто, кроме Альфонсо, не решился лезть. Я только заглянула и ахнула – два высоченных сводчатых нефа подпирались по центру рядом квадратных колонн. Струящийся полумрак скрывал истинные размеры гигантского подвала.
– Какая тут глубина? – спросила я Люсио.
– Метров десять – двенадцать, – пробормотал он. – Хочешь спуститься? Я помогу.
– Да нет, в другой раз.
– Здесь здорово, – сказал он, – Боже, как здесь здорово. Знаешь, там сохраняется прохлада от прошлогодних дождей. Вот где я хотел бы умереть. – И сразу спохватился, смутившись, очевидно, слишком серьезным своим тоном, и добавил распевно, шутливо: – Тени монахов овевали бы меня полами своих черных сутан… О, какой возвышенной была бы наша предсмертная беседа о спасенной душе нечестивца!
Минут через пятнадцать Альфонсо выбрался из подземелья, отряхивая брюки и энергично растирая ладони.
– Это истинное богатство! – крикнул он. – Здесь мы организуем музей трех религий. Восковые фигуры с лампочками в глазницах будут глядеть из каждого угла! Богатый турист сможет сфотографироваться с нашим предком Авраамом, с лихим сарацином и Ричардом Львиное Сердце!! Нас завалят мешками денег, стоит только пошевелить мозгами и приложить интеллект!
Затем мы поплелись по остальным объектам, и Альфонсо с брошюркой в руках оборачивался к нам, как дирижер к хору, и читал громким торжествующим голосом, и все путал:
– А тут – комплекс построек, окруженных высокой стеной. Некогда окруженных… Направо! Нет, налево – приют для паломников, часовня, баня и конюшни со стойлами для лошадей и ослов…
И направо и налево тянулись все те же нагроможденные серо-желтые камни.
– В центре северного крыла монастыря находится большая оштукатуренная пещера, перестроенная в крипту.
– Что такое крипта? – спросила Таисья.
– Там, где хоронили, – сказал Шимон.
– Вот эти вот гои, – проговорила секретарь Отилия, – где едят, там и хоронят.
– …входом в нее служила лестница из нескольких ступеней, – продолжал читать Альфонсо. – Ну, где это заведение? Шимон, давай шевелись, за что тебе здесь зарплату платили?
– Кажется, вон там, – неуверенно показал Шимон в сторону небольшой горбатенькой землянки, куда и вправду вели несколько стертых каменных ступеней из ноздреватого иерусалимского известняка.
– Вот! – торжествующе поднял палец Альфонсо, он нашел нужное место в брошюрке. – Тут написано, что в этой пещере покоились среди прочих священнослужителей три монаха – Георгиос, Иоханнес и Элпидиус. Об этом говорит нам частично поврежденная надпись над входом. Это та самая пещера, в которой до постройки монастыря жил сам Мартириус.
– Он что же – с мертвецами жил? – спросила Отилия.
– Да нет, – сказал Шимон, – это еще до всего он жил здесь.
Я огляделась… камни, камни… ни деревца, ни дуновения воздуха.
А ведь этот монастырь упомянут в византийской хронике Кирилла как крупнейший в Иудейской пустыне. Странно представить, что когда-то здесь текла деятельная жизнь, расстилались вокруг огромные сельскохозяйственные угодья, добывалось оливковое масло… Паломники со всех земель находили здесь место на постоялом дворе и клок сена для своих ослов и лошадей. Проезжие гистрионы – певцы, канатоходцы, жонглеры, сочинители баллад, – устремляясь на Север, к рыцарским замкам Галилеи, жили здесь по нескольку дней и даже недель, забавляя монахов своим искусством. Как их звали-то? Я раскрыла брошюрку, нашла это место на английском: Георгиос, Иоханнес и Элпидиус, три монаха… Почему времени было угодно оставить только эти три имени, три летучих знака, три иероглифа для движения губ, для шелеста едва слышных звуков… Почему оно стерло другие имена, оставив лишь эту стихотворную строку – Георгиос, Иоханнес и Элпидиус?..