Ангел Кумус(из сборника"Алые паруса для бабушки Ассоль")
Шрифт:
– Злоба отвратительна, – говорит Кукольник, прикладывая примочки к лицу.
– Видел бы ты себя в костюме. В брюках, рубашке, в растоптанных туфлях! С бородой!
– Все там будем, – вздыхает Кукольник. – Ты один имеешь право выбора. И что, сразу мордой о ступеньки?!
– А я думаю… – поворачивается к нам лицом присевшая у печи Аспасия, но Кукольник перебивает:
– Молчи, женщина! Никто не сравнится с тобой в мудрости. Поэтому закрой рот. Иди к Сократу, ему дари свои мысли. А мальчику рано еще слушать тебя. Он должен все узнать сам.
– Лепешки готовы, –
– Вот это дело, – кивает Кукольник. – Говори о лепешках, о травах, смени мне, кстати, настой. – Он бросает на пол мокрую тряпочку, которой делал примочки, вытирает руку о подол и поудобней укладывается, растопырив пальцы на ногах. Аспасия подмигивает мне и щекочет между расставленными пальцами перышком. Кукольник стонет от удовольствия.
– Ребенок ни при чем, – подгадывает момент Аспасия, проводя ноготком по пятке Кукольника, – это Фрина отломала кукле голову.
– Не ври, женщина, – шепчет Кукольник. – С чего ей так делать? Эта кукла сделана полностью с нее, она ей нравилась.
– Ты сказал Праксителю, что кукла слишком идеальна, совсем не живая, он сделал кукле улыбку! Но это не улыбка Фрины! – успевает быстро проговорить Аспасия и отбежать на безопасное расстояние, куда не долетит брошенная Кукольником сандалия. – Это моя улыбка, моя! – Она улыбается из-за огромной корзины, Кукольник бросает вторую сандалию. – Хватит валяться! – встает Аспасия. – Если ты так предан Фрине…
– Она – моя лучшая кукла! – перебивает Кукольник.
– Не богохульствуй, Фрина живая! Так вот, если ты ей так предан, похлопочи. Ее собираются судить. Ей нужен адвокат.
– Ну, – сел и выпятил грудь Кукольник, – мой ум и красноречие…
– Не петушись. Иди и попроси Евтихия. Пусть он ее защищает. Что ты так смотришь? Иди и попроси, а то засудят! – Она садится на скамеечку, надевает ему и завязывает подобранные сандалии.
Кукольник сердится недолго. Он понимает, что Аспасия права. И уходит к Евтихию.
– Спасибо, – говорю я.
– Не за что, – пожимает плечами женщина, потом медленно и плавно, как кошка перед броском, взбирается ко мне и приближает свое лицо вплотную. – Отломал кукле голову, ну что за несносный ребенок! – Ее язык щекочет мои губы. Я отворачиваюсь. Аспасия смеется. – Ладно, не грусти. – Она сдергивает меня с ложа и тащит за собой к двери. – Эта статуя ни мне, ни Фрине не давала покоя! Фрина ревновала, что Пракситель оживил моей улыбкой ее лицо, я ревновала, что мой рот живет на лице чужой женщины. Кто-нибудь из нас двоих все равно бы разбил статую. А тебе-то что не понравилось?! Ты почему ей голову отломал?
Я молчу. И, к своему стыду, краснею.
– А-а-а! – кричит Аспасия. – Ну-ка мы посмотрим, что маленький мальчик прячет в сундучке!
Она передумала тащить меня на солнце во двор, она бросает мою руку и с быстротой ящерицы оказывается возле моего ложа, она спешит и просто опрокидывает сундучок, вывалив все из него на пол.
– Так я и думала! – Теперь она бегает от меня по комнате, уворачиваясь. – Порнография!! «Свод сладострастия»!
Запыхавшись, она сдается, падает на ложе Кукольника,
– Ты думаешь, это написал Эпикур? Нет, мальчик мой, это написала женщина. Женщина Эпикура.
– Нет! – Я вырываюсь.
– Да! Это написала Леонтия!
Я освобождаюсь и иду прятать книгу.
– Ну хоть не все? – Я не могу поверить.
– Конечно, не все, дурачок. Но почти все.
Я смотрю в окно на яркую лазурь.
– Почему ты сказала, чтобы Евтихий был адвокатом в суде? Чем он поможет Фрине?
– Евтихий умный. Поэтому, если он придет ко мне за советом, – Аспасия сползает на пол и идет ко мне на четвереньках, плавно скользя томной кошкой, – если у него хватит мозгов прийти ко мне за советом, ну ты же понимаешь, что они приходят как бы к Сократу, – она подобралась совсем близко, я слышу ее сдерживаемое дыхание, – то я посоветую ему раздеть на суде Фрину наголо.
– И все? – Я удивлен, молчание затянулось.
– Все.
– А если он не захочет, чтобы на нее все смотрели?
– У него с Фриной все в прошлом. Все уже было. Он знает, что ее не вернуть. Вот Кукольник ни за что не позволит посмотреть на голое тело Фрины! А Евтихий позволит. Он будет в этот момент гордый и грустный. Гордый, потому что был любовником Фрины, грустный, потому что этого не вернуть.
– Она разденется, и…
– И суд будет закончен. Ты же знаешь, это была самая прекрасная Венера Кукольника. Никто из гелиастов не посмеет потревожить такую красоту.
– Да Фрина уже купалась в море голая! И выходила из него при всех, прикрывшись только волосами!
– Какой же ты маленький и глупый, – смеется Аспасия. – Запомни, театр и суд – вещи разные. Адвокат, в котором побеждает актер, не всегда выигрывает. А уж актер, который поучает зрителя как адвокат, всегда будет осмеян!
На металлическом столе патологоанатома голова женщины с открытым ртом. До пола свешиваются вьющиеся волосы цвета закатного солнца – смесь золота и огня, расплавленных в морской воде. Санитар неуверенно примеряется ножницами и вдруг отшатывается: голова пошевелилась. Он вытирает тыльной стороной ладони вспотевший лоб и смотрит на пол: оказывается, его башмак наступил на волосы на полу. Он поднимает ногу осторожно, словно боясь потревожить уснувшую птицу. Режущий звук, от которого санитар морщится: волосы тяжелые, жесткие, и вот на пол рядом с его башмаками падают пряди, похожие на крылья.
– Дурак, – назидательно заявляет врач, склонившись к голове, – можно было бы сдать в парикмахерскую. Если бы остриг правильно и поближе к черепу. Что это у нас тут? – Он укладывает голову поудобней и светит фонариком в рот. – Та-а-ак… Очень интересно… – Пинцетом врач вытаскивает изо рта крошечную куколку.
– Я знаю такую, – склоняется к нему санитар. – У моей мамы есть в ее старых игрушках. Пластмассовая дюймовочка. В закрывшемся цветке сидит куколка, нужно нажать на рычажок, цветок раскрывается, а там – куколка.