Ангел-наблюдатель
Шрифт:
— Хорошо, — спокойно произнес он.
Больше я от него ничего не добился. Ни в тот вечер, ни потом. Ни словесно, ни мысленно. В голове у него постоянно блок стоял. По крайней мере, в моем присутствии. Поначалу я даже обрадовался — и тому, что он мои слова об осторожности всерьез воспринял, и тому, что так быстро научился ставить его и удерживать. Но постепенно этот непривычный барьер между нами начал вызывать у меня глухое раздражение. Я же не со мной просил его осторожничать!
— Ты не слишком ли усердствуешь? — спросил я его однажды по дороге в школу.
— В чем? — рассеянно
— В маскировке мыслей, — уточнил я.
— Ты сам говорил о бдительности, — невозмутимо ответил он. — Наблюдатель не будет предупреждать меня о времени своего появления.
— Да как он сможет в машине на полном ходу оказаться? — бросил в сердцах я.
— Ты уверен, — обратил он на меня прохладный взгляд, — что знаешь все их возможности?
— Может, и не все, — скрипнув зубами, ответил я. — Но мысли ваши им, вроде, недоступны.
— Не наши, а Дарины, и не им, а ее наблюдателю, — все также бесстрастно поправил он меня. — И она об этом даже не от него узнала.
— А от кого? — нахмурился я, гадая, кто из двоих ее благодетелей на этот раз в гонке за ее благосклонностью вперед вырвался.
— А тебе это зачем? — надменно вскинул он брови.
— Что значит — зачем? — вспылил я. — Может, меня твоя жизнь все же немного касается? Те, о ком ты говорить не хочешь, уже допартизанились за моей спиной, а отдуваться мне, между прочим, первому пришлось. Теперь еще и ты туда же?
— Я просто упражняюсь в умении хранить тайны, — изогнул он губы в пародии на улыбку. — Заранее, чтобы повысить свои шансы на ваше признание. На нем ведь все ваши действия на земле держатся, я ничего не перепутал? Но, в отличие от вас, я не вру — я просто не говорю правду.
Я не нашелся, что ответить, и всю оставшуюся дорогу подбирал особо красочные выражения, чтобы показать Тоше, насколько уродливо гипертрофированные формы приобретает в сознании подрастающего поколения пример безрассудности старших. На что этот подлец глубокомысленно заявил мне, что в случае нашего непробиваемого наблюдателя тактика Игоря вполне может оказаться наилучшей.
А вскоре я заметил, что глубокий и постоянный камуфляж Игоря вызывает беспокойство не только у меня — судя по ощущениям, наблюдатель наш прямо трясся от злости. Не скажу, что меня это расстроило — никто не мешал ему если и не самому, то хоть в ответ на сближение пойти, на что у других его коллег ума хватило — но кто его знает, под каким соусом он это в отчете преподаст?
Игорь в ответ на мое замечание только плечами пожал.
— Пусть докажет, — насмешливо бросил он, дернув уголком рта, — что это у меня не новый талант сам собой появился. Моя способность вас ощущать и ложь распознавать ни у кого, по-моему, никаких возражений не вызвала.
Опять мне нечего было ему возразить. Кроме неосторожной фразы о том, что первый шаг к сближению обычно делает более мудрый. После которой он глянул на меня так, что я вдруг обрадовался, что больше не могу свободно и беспрепятственно заглядывать в его мысли.
Одним словом, пришлось нам с Татьяной учиться общаться с ним так, как это делают обычные родители с обычными детьми. В смысле, говорить. Нет, скорее, пытаться говорить. Без особого успеха. Честное слово, с ним легче было, когда он бесился! Тогда он хоть скандалил — хоть орал и дверьми хлопал, но все же выплескивал, что на душе накопилось. Сейчас же на все наши попытки расшевелить его он отвечал тихо, спокойно и вежливо — и, как правило, апеллируя к одной из моих фраз в той злополучной воспитательной беседе после нашего возвращения. Причем так, что при неизменной форме смысл ее оказывался направленным против нас.
Однажды Татьяна не выдержала.
— Игорь, зачем ты это делаешь? — устало спросила она как-то после ужина, прошедшего в наших настойчивых расспросах и его односложных ответах.
— Что именно? — вежливо приподнял он брови.
— Отталкиваешь нас, — озвучила она мысль, которая и у меня не раз уже мелькала.
— Я учусь уважать принцип занятости каждого строго своими делами, — любезно проинформировал он ее. — В надежде, что мои старания приблизят день принятия меня в высокое общество.
Татьяна испуганно зыркнула по сторонам, потом на меня. Я успокаивающе кивнул ей. Игорь презрительно скривил губы, опустив глаза.
— Но ты же ничего о нем не знаешь, — продолжила Татьяна с непонятно из какого источника черпаемым терпением. — Отец мог бы рассказать тебе…
— Не нужно, — живо возразил ей Игорь. — Намного разумнее подождать, пока ему дадут позволение на это.
— На то, чтобы вывести вас из-под удара не так давно, — вспылил я, не сдержавшись, — мне никакого позволения не понадобилось.
— Мне очень жаль, — повернулся он ко мне, чуть склонив голову, — что я доставил вам столько неприятностей. Я просто не знал о своей научной ценности. Но теперь, когда все проблемы, связанные со мной, переданы в другие, более доверенные руки, ты можешь спокойно вернуться к своим основным обязанностям.
— Да что же ты говоришь? — В голосе Татьяны послышались слезы.
Я дернулся в сторону Игоря, и в его глазах мелькнуло первое за все это время чувство — радостного ожидания. Придушить я его, конечно, придушу, но Татьяна же между нами втиснется! От охраняемого человека руки у меня сами собой отдернутся, а вот у него от меня — это большой вопрос. Судя по колючей волне, даже через блок пробившейся. Не хватало еще, чтобы меня собственный сын в нокаут послал!
— Ты же вообще ничего не знаешь! — взяла тем временем себя в руки Татьяна. — Только наблюдатели появились, твой отец им прямо в лицо заявил, что в отношении тебя ни один шаг без его ведома предпринят не будет. Сколько он просил, чтобы ему позволили все тебе рассказать!
— И как я заметил, — саркастически вставил Игорь, — все его слова нашли глубокий отклик.
— Правильно, не нашли, — кивнула Татьяна. — И за это ты на него вину возлагать будешь? За то, что он столько лет умудрялся как-то обходить все эти запреты? За то, что он учил тебя, отвечал на твои вопросы, пытался хоть как-то объяснить тебе, что происходит — мысленно, втайне от всех, даже от меня? За то, что, когда вы крик на весь свет подняли, вообразив себе Бог знает что по десятку подслушанных слов, он все бросил, чтобы погасить этот взрыв? Даже ценой своего невозвращения к нам?