Ангел
Шрифт:
По предположению, его остатки ушли глубоко под землю. Некоторые же высказали уверенность, что это мог быть обломок космического вещества, распылившегося при соударении. Например, кусок льда от остатков кометы. Как бы там ни было, событию не стали придавать огромного значения.
По крайней мере, к тому моменту отправлять научную экспедицию на место падения не спешили. В стране и так хватало экономических проблем, чтобы тратить деньги на изучение пришельца из космоса. Взяв на заметку происшествие, его изучение отложили до «лучших времён», вполне разумно предположив, что уж что-что, а обломки сверхпрочных сплавов, преодолевших миллиарды или триллионы километров пустоты, уж как-нибудь переживут ещё пару-тройку лет, пока ими вновь не заинтересуются те, кому «положено»…
…Тяжёлое крупное тело в застёгнутом на «молнию» пакете швырнули в кузов. Оно гулко стукнулось о мятое и грязное, покрытое смесью сухой земляной трухи, песка и ржавчины, дно «будки». И ещё долго мерно колыхалось в пикапе, успокаиваясь постепенно, словно наполненный до краёв жидкостью воздушный шарик.
Удивительно, но некоторые из трупов не коченели, а наоборот, со временем становились всё мягче, всё водянистее. Словно перезрелый, гниющий изнутри плод, чудом сохраняющий нетронутой порчей внешнюю оболочку.
— А ведь это уже двенадцатый, громила! За последние-то двое суток… Прямо эпидемия какая-то… Полный «пакет акций». «Полный пакет акций, распродажа по дешёвке! Сэр, купите полный пакет акций!» — дурашливо и пронзительно загорланил он, паяничая. Рыжий, как апельсин, Акомо, привалившийся к корпусу машины, словно ожидая реакции на свои актёрские «таланты», вопросительно глянул на резко и до дурноты пахнущего прогоркло — кислым потом Тика, без видимых усилий просовывающего подобранного грузного, высокого мертвяка дальше по кузову. Для этого Тику пришлось вытянуть своё тело во всю его немалую длину. До некоторой степени пот работающего великана отдавал то ли каким-то газом, то ли купоросом, рождая на саднящих от этого зубах привкус меди, но безалаберный, неунывающий латинос, как упрямо называли его здесь, уже привык к подобному дискомфорту.
Итальянец по отцу, он родился в Мексике. Мать его была латиноамериканкой. Этакая «огнеопасная» смесь вышла. Лет пяти от роду его семья перебралась назад — уже сюда, в новую и незнакомую, утраченную ими Италию. Имея на то время кое-какие накопления и связи, отец умудрился пробраться назад, в Европу, в то время, пока в ней, ещё не одуревшей от наплыва всяческого человеческого мусора, ещё были «распахнуты двери», и откуда их предки сорвались почти сто лет назад в поисках воли и сказочных богатств Нового Света.
На этом удача семьи и закончилась.
Спустя год после переезда отец погиб в автомобильной аварии, грянул нешуточный кризис, начались пертурбации стран с раздроблением на мелкие «герцогства» и обретением «независимости» друг от друга, ранее живущих в едином строю и под единым флагом. Долги и инфляция быстро «съели» скромные накопления, и жизнь семьи из относительно благополучной быстро превратилась в ад. Акомо рос, взрослел и зверел уже в трудных реалиях. Настоящее его имя — Джакомо — превратилось в Акомо с лёгкой руки его самого же.
Мечтая в детстве о лучшей жизни, он как-то услышал передачу про Джорджа Вашингтона. С тех пор он грезил о подобной громкой и блистательной карьере, а чтобы как-то сгладить свои итальянские имя и фамилию, ещё в школе он как-то подписал своё сочинение на «индейский» лад — «Дж. Акомо». Учитель поднял его на смех, однако среди детворы это имя так и прилепилось к нему вместе с прозвищем Индеец.
Школу он так и не окончил, бросив занятия на уровне шестого класса и предпочтя достигать богатства куда более быстрым, как он считал, преступным промыслом. Его отец, должно быть, переворачивался в гробу с завидным постоянством, словно шнек в мясорубке, поскольку Индеец, явно по далёкому зову крови, вступил на тропу преступности. Именно таким образом далёкие предки Акомо когда-то и сколотили состояние, доставшееся его не по традициям тихому и спокойному отцу в наследство вместе с небольшим, ветхим уже заводом по переработке отходов нефтяного производства и парафина.
Не желая ни учиться, ни вкалывать от зари до зари, Индеец влился в ряды местной группировки. Будучи по природе крепким и бесшабашным малым, он ввязывался в любые потасовки и сомнительные предприятия, завоевав себе славу опасного задиры и хорошего бойца. На этой новой «ниве» Акомо не раз латал и штопал доктор Арьяри, имевший доходную врачебную практику в районе.
Мать Акомо знавала ещё покойного отца доктора, поэтому молодому грабителю и вымогателю удалось стать пациентом эскулапа-итальянца. Трогать того боялись, поскольку у Арьяри был обширный «блат» как среди криминального мира, так и среди «законников». А в связи с этим больше половины налётчиков и рэкетиров города ходили у него в должниках, «починяясь» в долг после неудачных стычек с полицией и неудавшихся «операций по обогащению». Ну, и разборки между группировками зачастую наводняли приёмную доктора стонущим, кровоточащим и синеющим прямо на глазах молодняком.
Да и к кому ж ты ещё пойдёшь, будучи нашпигованным пулями или с резаной раной, как не к тому, кто не выдаст, а поможет? Не в больницу же, где к тебе сразу же приставят дотошного полицейского?
Неизвестно, чем ещё, кроме «шапошного» знакомства, пронырливый, острый на язык и непоседливый малолетний бандит приглянулся почтенному земляку, однако именно Арьяри рекомендовал Акомо мистеру Гарперу как «редкостную скотину, не останавливающуюся и перед убийством, но могущую оказаться полезной». И, перебравшись западнее, «привёз» с собой Акомо.
Тот, кто его нанимал и платил, — чтоб его мать спала плохо! — сразу же жёстко и кратко поставил Акомо в известность, чтобы «он, Акомо Сальваро, привыкал ко всему, что увидит или даже почувствует с этого времени вокруг себя, если не хочет привыкать к тесноте собственной уютной могилы. А увидев что-либо необычное, странное и непонятное, либо сразу обо всём «забывал», либо терпел и молчал».
Поиграв рукой в лайковой перчатке с зажатым в ней здоровым «бульдогом», он, словно раздумывая о чём-то, не спеша наставил в лоб Акомо ствол. Подержал несколько секунд, туманно глядя куда-то поверх головы Сальваро. Затем, будто вспомнив о чём-то важном, вдруг потерял интерес к замершему перед ним, но не выдающим признаков страха человеком. Резко развернулся и направился к выходу, пряча пистолет за пояс и сопровождаемый своей мощной охраной. В довершение всего он, проходя мимо стоящего у входа стеклянного стола, швырнул на него нехилую пачку банкнот.
«Это вам», — рассеянно бросил на ходу, сделав неопределённый жест рукою, и исчез за дверьми, оставив Рыжего Акомо в растерянности. Тупо вертящим пачку купюр. На неё они с его престарелой матерью могли безбедно и сытно прожить почти год.
Таких деньжищ Индейцу не заработать и за семь лет упорной «пахоты» в местном порту на выгрузке судов, где платили довольно-таки неплохо. А уж неорганизованным разбоем и подавно.
Акомо понимал, что это — аванс, и его придётся отработать. Так что, воняй сегодня и всегда тонх даже дохлой горелой свиньёй, меченной старым скунсом, он сносил бы всё это молча и ещё бы нахваливал «амбре» своего несуразного и занудливого, довольно-таки немногословного, «напарника». В конце концов, ему крайне хорошо платили, в том числе, наверное, и за это. Дела Акомо неплохим шагом шли в гору, и рисковать местом и головой ему не улыбалось…