Ангел
Шрифт:
— Да, да… — мне стало кое-что проясняться, и это ввергло меня в некоторое смятение.
— Прости, нам следует идти, Высокий. Мы будем исправно и покорно ждать Твоего зова. Всегда, когда бы Ты нас не призвал…
Они медленно повернулись и стали таять в воздухе. Мне всё-таки стало немного не по себе при виде этого, подобная вольность с Материей просто так не усваивается разумом, ещё так недавно бывшим самым по-человечески простым…
— Норг!!! — Он будто неохотно обернулся. Его «товарищ» замер над пропастью, приостановив свой «уход» и словно терпеливо дожидаясь Второго.
—
Я несколько мгновений колебался, затем поднял на него совершенно спокойные глаза. После того, как я принял решение, мне стало легче, словно я избавлялся от подарка, один вид которого будет ломать мне сердце всю жизнь, как немой укор за чьё-то разбитое счастье:
— Я никогда не попрошу вас отдать мне вашу Силу. Будь что будет.
— Тогда Ты можешь проиграть Битву, Существо. Мы погибали потому, что могли рассчитывать лишь на свои собственные возможности. Тебе же, пока есть мы, будет легче. Впрочем, это теперь Твоё право и Твоя ответственность. Однако всё же подумай…
Я упрямо набычился:
— Я не приму столь кровавого и постыдного для меня Дара. Живите, Тени…
Я готов отрубить себе палец, если я был не прав, и Норг тогда не улыбнулся мне одним краешком губ… В его «глазах» при этом мелькнуло что-то вроде… мимолётной благодарности?
…Впрочем, всё это могло быть игрою света среди плотного покрывала тьмы… Плодом моего воспалённого воображения. И всё же, всё же…
— Благодарю Тебя, Существо, за подаренный нам шанс… Я буду желать одного, чтобы Ты не проиграл благодаря своей воистину бесконечной доброте… — Он отвесил мне едва уловимый поклон головы. — Прощай, Высокий. Твой Путь тяжелее нашего, ибо Час настал… И помни: даже отказавшись от нас, Ты не можешь проиграть. Не имеешь права. Потому как Ты — последний из Нас. Больше Попыток никогда не будет…
Он крайне медленно вновь развернулся в сторону ждущего его Тереапта. Ветерок усилился, и уже только напрягая зрение до рези в глазах, я различал их тонкие контуры, едва различимый в бархате ночного воздуха абрис.
Они уходили, словно разносимые по кусочкам ветром, оставив меня наедине со столь невесёлым известием напоследок…
Не удержавшись, я всё-таки снова негромко его позвал:
— Норг…
— Да, Существо… — это доносилось уже слабо, устало и очень издалека. Очевидно, чтобы балансировать на грани реалий и затягивающего их Ничто, он прикладывал воистину неимоверные усилия.
— Последний вопрос… Ты вправе сказать мне, что значит моё имя?
Молчание начало приобретать уже ту грань, за которой стало понятно, что он ушёл. Ушёл, не отвечая.
Я уже перестал ждать. Когда вдруг… еле уловимо для слуха до меня долетело, донеслось, с шёпотом ветра в кроне осин, с беззвучно и величаво осыпающимся на Землю со звёзд, в виде незримого плача небес, тонким серебром:
— Аолитт и значит Высокий, человек… Имя дано Тебе было — Ангел…
Глава XIII
Сонный рассвет грозился вот-вот воспламениться кипящим маслом над нестерпимо раскалённым протвенем. Джи вёл машину, зевая и мотая головой, чтобы стряхнуть с себя остатки сна. Как бы там ни было, они все раздрыхлись тогда не на шутку. Ночная прохлада не отпускала их из своих объятий, и они сдались её неге. Уснули, что называется, на совесть, разморенные и утомлённые предыдущей дневной жарой. Словно и не собирались ехать по ночи вдогонку умчавшимся на «Ровере» вперёд попутчикам.
Когда же их незадолго до полуночи попытался растолкать Рене, его беззлобно послали. Когда тот спросонок не понял, куда же именно, ему охотно пояснили, что «в чащу, за грибами». Тот подумал несколько секунд, затем ответил какой-то колкостью, снова сам упал на спину и захрапел. Мол, раз не надо вам, я — крайний, что ли?!
Теперь вот приходилось гнать, «убегая» как можно дальше от того места, где они застряли, до наступления пекла.
Машина шла ходко, как ни в чём ни бывало, словно и не была виновата в том, что по причине её «выкаблучиваний» они до сих пор ещё не вкусили хоть отдалённых прелестей цивилизации.
Небо светлело как-то резко, не по графику. Джи даже усомнился, правильно ли идут его хвалёные наручные часы, не отстают ли, «наевшись» вездесущей пыли. Однако часы на борту джипа показывали точно такое же время. А пелена света на горизонте тем временем разрасталась. Пока не дошла до уровня, вызывающего резь в глазах.
Джи остановил автомашину и решил разбудить остальных, чьи сонно головы телепались на расслабленных шеях в такт размеренного покачивания авто, изредка дёргаясь несильно, когда Джи налетал на какой-нибудь камешек.
— Эй, а ну-ка продрали глаза, люд! Тут что-то прямо непонятное такое творится… Даже машину толком не могу вести. Взгляните!
Чик недоумённо заморгал, когда ладонь Джи треснула его по спине. Распихав нещадно, в свою очередь, яростно мычащего в протестах француза, как будто передав этим эстафету, толстяк потянулся было за водой. Но предусмотрительный Мони попрятал воду ещё с момента, когда они погрузились в машину, в действительности опасаясь, что по ночной прохладе Чик станет часто прикладываться к воде, пока не выдует её окончательно, а потом и вправду запросится «по-малому». «Я не собираюсь утром чистить зубы песком, если он выдует всё», — робко заявил он Ковбою, кивком головы указывая на захрапевшего Нортона. Тот его поддержал.
Однако настырный, как голодная носуха, Чик перерыл всё, но нашёл. На удивление, пить он много не стал, а предпочёл всё-таки умыться. Что делал он в пути обычно крайне неохотно, поскольку здесь ему не стоило спешить по утрам на работу.
…Когда вслед за остальными выбрался, спотыкаясь и с ещё полузакрытыми глазами, недовольный всем на свете Рене, Джи успел уже слегка размяться, а маклер сиял умытой физиономией, шурша пакетами в чреве сумок в надежде позавтракать крекерами. Однако, когда отсвет «восхода» стал приобретать и вовсе странный синеватый оттенок, даже Чик счёл необходимым оторваться от упаковок с провизией. Рене и Джи уже вовсю пялились в ту сторону, откуда лилось это, словно слегка разбавленное искусственным ультрафиолетом, зарево.