Ангелам господства
Шрифт:
— Ты хочешь знать, зачем остался жить?
— Нет, почему я не сумел? Я себе поклялся, тогда ещё, при первом построении в ходку в Архангельске: если чего не так, — то пулю! Но почему я не сумел?
— Есть дар, смысл и предназначенье у каждого. Всё вместе неубиенно — потому что не твоё.
Чтобы сделаться уязвимым самоубийству, нужно хотя бы два из трех потерять или истратить.
Он успокоился и впитывал по капельнице сон в сосуды.
— Я когда в эту третью ходку собирался — предчувствовал. Ты понимаешь, я слышал эту мину. Третий контракт. Они как боги, эти ребята там. По третьей ходке. Но только не калекой. Я когда очнулся в танке — этот водитель- срочник рядом
— Не голубой, лазурный.
— Откуда знаешь?
— Это не ты кричал. Это твои нерождённые дети кричали. Понимаешь, потомки. Ты ведь смерти обрёкся, уходя на охоту, в работу под третий контракт, а про сына не вспомнил. Захотел исчерпать его долю. Его долю удачи потомственного охотника. А ремесло не передал. Ждёт он тебя, чтоб прийти за советом потом, через десять и двадцать, — так надо, чтобы ты в том времени был. Спросить чтоб было у кого, да и с кого — чтоб тоже было.
Рыба остекленело сверкала рюкзачком у выхода. Она так явно не желала нажить седую чешую…
Обратно добрались почти мгновенно. Как будто вынесло на джине. Откуда ни возьмись, пришёл автобус и дуги кольцевой почти что пустовали. Не разговаривали. Истощились. Хотелось повернуть к вокзалу, но Рыба всё во мне не исчерпала, и явно притаила какой-то разговор. Отъезд сочли бы дезертирством.
Прокиснет у меня квашонка.
На посиделки вечером приехала Николь. Рыба была угрюмой, молчаливой, но спокойной. При встречах москвичей времён и расстояний не заметишь. У них приезд от Бережковской набережной к каналу имени Москвы — рядовой случай перемещения в пределах порта семи морей подземной тягой метрополитена. Поэтому и мотивацию приятной встречи с давним прошлым здесь возглавляла я. Слабела от усталости, пережитого и злобилась чешуйчатым коварствам, что будучи не предупреждена, растратила все скудные силёнки на понимание того, что не доступно, и усомнилась, что права, потом опомнилась, в порядке творческого бреда, что надо посидеть ещё с подругами не в качестве сивиллы, а в качестве бациллы процесса катализации брехни и мелких предложений прогуляться по прошлому немыслимой судьбы, где будущее предвещала только Ника. Снимаясь в бесконечных сериалах, она объездила весь мир по отчинам несметной помеси её кровей.
Но у подружек, как обычно, своё темнилось на уме. В понятьях Рыбы, среди присутствующих дам, благую перспективу предвещала только Ника, а в качестве кого не отпускалась я — неведомо, необъяснимо.
— Я честно говорю, когда им представляюсь: меня зовут Николь-Мария, Сюзанна-Доменика Маринковна Сьёкулич. Я родилась в Москве, и всю эпоху носила это имя прямо в советском паспорте. Представьте мне не верят.
— А кто поверит в этот бред хорватских усташей? Балканы — это Сцилла и Харибда древних мифов, а твоя плоть способна произносить и даже думать по-русски. Это валютный материал и достояние генофонда. Живьём пощупать можно. Одиссея. Велики километры плёнки, как переплёт молекул ДНК.
Польщенная Николь писала фразу в блоки памяти. Кудряшки шевелились. В понятьях Ники предвестье её будущего — в залоге прошлых достижений Рыбы. Николь хотела стать доцентом. Рыбища ревностно протестовала — к серийной славе, да ещё и степень! Не лакома ли стали, госпожа? Она, конечно, с крыльями самофракийская победа, но ведь слепая! Как лететь?! Или слепая — то Фемида? Запутались совсем. Накоплено на степень в сериалах. А как остепениться с крыльями, без тормозов?!
— В последние периоды я сильно увлекаюсь Достоевским. Человеческий материал и все такое.
В тональности Николь пригрезилось образованье.
— Тварь я дрожащая или право имею? — Рыба под соусом сатирой подала.
— Люди-человеки или человеческий материал!
Я выражение «рубить капусту» воспринимала как «садить с плеча», а девушки московские — иначе!
Да, что ни говори, нас здорово учили не только режиссуре, но даже и литературе русской по списыванью. Вот через годы есть что цитировать в воспоминаньях классиков о нас, надменных.
— Нет, бабью, я к Достоевскому не очень трепетна. Я Бунина боюсь.
Мой перепад их озадачил с толку. Звучала вводная без логики прямой.
— Да ты ж живёшь вблизи его степных поместий.
— Да то-то и оно, что не в Париже. Поэтому боюсь.
— Антоновские яблоки?
— Не сбить оскомину. Парадоксально. Вот вас — сарынь на кичку, а меня — на сеновал. Пора признать: у вас — аудитории высоких кафедр, большой экран, а у меня — мелкотиражка на черно-белом «Рекорде» в поместьях Бунина. Эпическое полотно.
— А десять лет тому назад именно эта московская окрестность была заклеена афишами. Ты помнишь? С именем твоим. Каждый сезон, как бенефисы. — Николь проткнула вилкой ночь в окне.
— Ты подавала слишком ранние надежды русской сцене. — Рыба удачно орудовала зубочисткой.
— Не десять, а тринадцать плюс один. Четырнадцать прошло, партнерши, от диплома.
— Ну, нива без тебя не оскудела.
— Да, радуюсь, дублёрши. Вы можете на нас рассчитывать и впредь.
Обескуражено переглянулись. Некчёмная, зачем я вам взялась теперь?
Забытое под лестницей годичное желанье поехать посетить Малаховку естественным путём явилось. Для этого мне надлежало встать и двинуться в дорогу. Опять в дорогу. Снова в путь. Продолжить начатое пониманье о столкновеньях и оглядках, в тех крайностях, где не течёт струя. Но что-то смутное, помимо радости прийти на встречу с детством, оглядкою под лестницей осталось. Годичной давности какое изумленье во мне забытое бродило? Без провожатого не обойтись.
— Рыбеха-Дуся, проводи. Не то запутаюсь в кустах твоей зелёнки.
— И то…Посторожи квартиру, Ника.
— Уже уходите?
— Рассвет. Прощаюсь.
— А правда, что ты дружишь с Кругляком?
— Да, состоим в созвоне.
— Вот это номер. Нас Кругляк не признаёт. Он всей Москве теперь легенда.
— Исправится. Пока.
Вдали гудели эстакады Ленинградки, а здесь царила тишина. По темным дворикам вдоль вековых аллей направились к метро. Хрущёвки старые и их посадки переплелись в сплошные джунгли на выселках Москвы. Не продышаться, не пробиться. И только ковш Медведицы завис с Полярною звездой над фонарями. Ориентир в пространстве. Ожидает: под экскаваторы, когда?
— Кусты теперь стригут. — Рыба как будто догадалась о жути окружения. — Я тебе всё за эти встречи целиком не рассказала.
Шли тихо. Рыба говорила внятно, но начинала словно умолкать внутри себя. Как будто в совести терялась.
— Когда ты так уходишь, мне вдруг становится чего-то жаль.
— Потраченного времени?
— Разрыва.
— Всё не расскажешь. Это просто, от встреч сквозь время мы становимся мудрей. Просто от взгляда друг на друга. На невербальном уровне идёт общенье. На принципе другом.