Ангелическая по-этика
Шрифт:
Были и совсем экзотические теории. Дескать, пьесы Шекспира – это тайные скрижали основателя Ордена Розенкрейцеров, который на самом деле бессмертен и жил в Англии под псевдонимом Шекспир. Утверждалось, что под именем великою драматурга скрывалась сама королева Елизавета, поскольку первая поэма Шекспира посвящена графу Саутгемптону, который до опалы был ее фаворитом.
Якобы автором пьес Шекспира является граф Рэтленд. Основания для такого утверждения весьма незамысловатые. Рэтленд в студенческие годы имел дружескую кличку Шекспир, а среди его сокурсников были студент Розенкранц и Гильденстерн. Да что же здесь удивительного? Ведь не из воздуха
То, что от Шекспира не осталось автографов пьес, а лишь подписи на документах, объясняется очень просто. В любом театре есть такая должность – переписчик ролей. Ему и диктовал Шекспир свои пьесы. Широчайшая эрудиция? Есть такой феномен – актерская память. Актеры знают наизусть множество пьес. Шекспира не раз еще при жизни обвиняли, что он в своих пьесах использует расхожий репертуар многих безымянных авторов, перекраивая их на свой шекспировский лад. Так оно и было. С той лишь поправкой, что после «переделок» Шекспира пьесы эти становились не только популярными, но и гениальными.
Гений – всегда невозможное. В.Маяковский едва закончил четыре класса гимназии, но уже в первой поэме «Облако в штанах» помянуты Гете, Овидий, Гомер, Заратустра, Гофман. Да как!
Плевать что нет
У Гомеров и Овидиев
людей, как мы,
от копоти в оспе.
Я знаю –
солнце померкло б, увидев
наших душ золотые россыпи!
А каким образом простой солдат, инвалид и сборщик налогов Сервантес смог написать «Дон Кихота», да еще в тюрьме?
Все сомнения в подлинности Шекспира основаны на полном непонимании природы творческой гениальности. Может быть, Шекспир действительно не был большим любителем книг. Актер, сыгравший множество пьес, обучился в театре тому, чему не обучишься ни в каких университетах.
Вспомните, как Гамлет беседует с бродячими актерами. Как вникает в малейшие тонкости актерского мастерства, как глубоко чувствует театр изнутри. Никакому графу Рэтлленду не написать такой текст. Чтобы создать «Гамлета», надо быть актером и режиссером, каковым и был великий Шекспир, совместивший в себе и предприимчивого гуляку Шакспера и великого мыслителя Шекспира из Лондона. Он и Фальстаф, он и Гамлет, он и король Лир.
Индивидуальность гения просвечивает во всем. Она видна и в жизни не очень знатного Шакспера, и в пьесах всемирно известного Шекспира. Шекспировед,. который этого не чувствует, весьма далек от понимания великого драматурга. С графоманской одержимостью Шекспира пытались превратить в графа, но, слава Богу, не получилось.
Шекспировское «быть или не быть» превратилось у Гилилова в «был или не был».
«Не забудьте сказать «быть или не быть», – говорит Евстигнеев в фильме «Берегись автомобиля». Забыли.
Стремясь доказать недоказуемое, утверждаю, что Шекспир был неграмотным, в то время как в предисловии к первому изданию пьес его друзья-актеры прямо пишут, что работали с подлинными рукописями Шекспира. Именно эти актеры упомянуты и в завещании великого драматурга Он оставляет им деньги для заказа на кольца дружбы. Время показало, что Шекспир не ошибся в выборе.
Графы Рэтленды на самом деле относился к Шекспиру с огромным уважением. Об этом свидетельствует заказ брата Рэтленда на дворянский герб и девиз к нему. В документе Шекспир почтительно именуется именем «Мастер».
Насмешки над завещанием умирающего гения, где он оставляет «моей жене мою кровать», в высшей степени неуместны. Как отмечает «Британская энциклопедия», завещание кровати носило почетный символический смысл. Эта формула встречается и в других завещаниях той эпохи.
Абсолютно ясную статью о великом учителе Шекспире Гилилов пытается истолковать, как двуличный издевательский текст. Автор, упрекая Шекспира в многословии, в то же время называет его сладкозвучным лебедем и не оставляет ни малейшего сомнения в том, что для него это прежде всего гениальный драматург и поэт.
Еще большую уверенность в подлинности Шекспира вызывает предсмертный ругательный отзыв талантливого драматурга Грина, Обыгрывая фамилию Шекспир (потрясатель копьем), он пишет о некоем наглом «потрясателе сцены», переделывающем известные пьесы. В этом Шекспира упрекали всю жизнь, хотя переделка известных пьес – явление в театре вполне обычное, вплоть до наших дней.
Совершенно непонятны насмешки над портретом в первом издании, где одежда выписана небрежно, зато замечательно передано живое, умное, смеющееся лицо гения. Это Шекспир
в полном смысле этого слова.
Высмеивая надгробия на могиле в Стратфорде, где Шекспир опирается руками на какой-то мешок, просто упускают из виду, что такой «мешок» с античных времен и до эпохи Возрождения – символ весьма почетный. Так на древнерусской иконе на таком мешке восседает сам Христос. А в контексте английской культуры мешок, набитый шерстью, – символ богатства, власти и справедливости. На мешке с шерстью восседает верховный судья.
Это не значит, что в шекспироведении нет загадок. До сих пор неясны причины, по которым за несколько лет до смерти Шекспир внезапно покинул Лондон. Темны и запутанны отношения королевы Елизаветы к пьесам Шекспира. Неясно, откуда появились в пьесе «Гамлет» имена однокашников по университету графа Рэтленда, Розенкранц и Гильденстерн.
Зато хорошо известно, что сына Шекспира звали Гамнет. И это все перевешивает. Не говоря уже о том, что у Гамнета, умершего в 11 лет, была сестра-близнец Джулия. Какие еще нужны доказательства для тех, кто любит и знает пьесы Шекспира.
ЗАПРЕЩЕННЫЙ ГАМЛЕТ
Вот и сбылось предвиденье Пастернака: «Сквозь фортку крикну детворе: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Знал поэт, что наступит момент, когда время для него будут отмеривать не века, не годы, а тысячелетия. Знал и то, что, уходя, останется с нами в новом тысячелетии. Мы с Юрием Любимовым поднялись на тот самый задекларированный чердак, который навсегда останется не только в переделкинском доме, но и в стихах поэта «Задекларирую чердак / с поклоном рамам и зиме». Зима в этот день рождения Пастернака оказалась на редкость теплой, и Любимов вспомнил, как приехал сюда, к опальному поэту и, стоя за воротами, звал его «Борис Леонидович!» А тот удивленно смотрел в пижаме и в скороходах, кто это отважился его посетить.