Ангелы на кончике иглы
Шрифт:
Надя порозовела, поняв намек. Ивлев, однако, не пришел, не позвонил и теперь уж не придет.
– Послушайте, мужчины! – Анечка встала, потянулась и оглядела всех. – Нельзя же круглосуточно разговаривать. Давайте споем, что ли?
– Давайте! – радостно согласился Семен и вдруг затянул высоким тенором:
От Москвы до самых до окраин,С южных гор до северных морейЧеловек проходит, как хозяин,Если он,– Сема, господи, ну разве нельзя без политики? – Локоткову вдруг прорвало. – Я так боюсь за этот ваш треп, так боюсь!…
– Перестань, Аня! – обрезал Семен.
– Ой, мужики! – закричала пронзительно Инна. – До чего вы все занудные! Я в новом платье. Ну хоть бы посмотрели, какое декольте! Ведь все видно до колен. Прекратите разговоры! Я буду раздеваться.
Светлозерская встала и, покачивая бедрами, пошла вокруг стола. Обошла всех и повалилась к Якову Марковичу на колени.
– Посмотрите, Рап, глядите сколько хотите! Правда, красиво. Вы один тут настоящий мужчина. Они все дерьмо! Потрогайте, какое у меня белье – итальянское. А итальянец исчез. Она подняла подол платья.
– Инка, ты что? – прошептала Надя.
– Лучше бы музыку завела. Давайте танцевать! Расшевелим мужиков, девочки! Если еще будет политика, я не знаю, что сделаю! Женщина готова распахнуться – и желающих нету! Ненавижу!
Поставив на проигрыватель пластинку, Надежда тихо села в уголке. Она тоже много выпила и сникла. Мужчины продолжали спорить за столом, за исключением Якова Марковича, которого Светлозерская вытащила на середину комнаты. Она танцевала вокруг него, опускаясь почти до полу и снова поднимаясь, а Раппопорт неуклюже топал вокруг нее, то и дело оборачиваясь, чтобы не пропустить разговора за столом.
Видя, что ей так и не удалось привлечь внимание Якова Марковича к своей особе, Инна резким движением ухватила подол платья, подняла его до плеч, проделась через отверстие и швырнула платье Раппопорту.
– Ты замерзнешь, деточка, – умоляюще сказал он, продолжая по инерции топать ногами.
А она уже скинула коротенькую прозрачную комбинацию, отстегнула чулки, ловко прыгая то на одной ноге, то на другой, сняла их, набросив Раппопорту на шею. Лифчик полетел к нему в руки. Яков Маркович промахнулся. Кряхтя, он наклонился его поднять, а когда поднялся, Светлозерская держала в руках малюсенькие цветастые трусики и торжественно оглядывала помещение, убеждаясь, что теперь-то уж точно все мужики замолчали и смотрят только на нее.
– Когда в компании, – заметил Максим, – говорят «Девочки, давайте разденемся», есть два выхода: или все смеются…
– …или раздеваются, – окончил Сережа Матрикулов.
– Лева, пора домой! – жена взяла Полищука под руку. – Вы извините, у нас ребенок один дома остался… Пойдем, Лева!
– Прошу тебя, не будь ханжой! – он потрогал языком усы.
– Не буду, но уйдем…
Полищуки исчезли в коридоре. Надя, Катя, Люся, раздетая Инна и Анна Семеновна взялись за руки и пошли хороводом вокруг Раппопорта, увешанного одеждой Светлозерской.
– Сиди-сиди, Яша, под ракитовым кустом!…
Максим, Матрикулов, Анечкин Семен и мужиковатая Раиса молча наблюдали за ними. Полищук, уходя, чиркнул выключателем, стало темно.
– Что-то вы все раскисли? Давайте выпьем. О плавающих, негодующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся… – запел Максим. Никто тоста не поддержал, и он выпил один. – Знаете, что сказал про вас Камю? Для характеристики современного человека будущим историкам хватит одной фразы: он совокуплялся и читал газеты.
– Я больше не хочу читать газет! – крикнула Инна, раскрасневшаяся то ли от плясок, то ли от внимания, наконец-то ей уделяемого.
– Не хочешь газет, тогда пойдем, я тебя одену. Ты меня слушайся. Я бывший директор танцплощадки.
– А Какабадзе, Инка? – громким шепотом спросила Надя.
– Я его тоже люблю. Но его же нету!
Максим Петрович, пошатываясь, снял с плеч Якова Марковича Иннину одежду и, взяв Инну под руку, повел в ванную. Инна расставила руки, уперев их в косяки.
– Куда это ты ведешь меня, насильник?
– О, дщерь греха! Зри белый кафель ванны.
Есть ты, есть я. Стремления гуманны.Прими меня скорей в таинственной пещере,В которой страсть к своей приходит мере.Неизвестно, был то экспромт или старое сочинение Максима, уже неоднократно использованное в обращении. Конца его никто не расслышал, потому что Надежда включила ужасающе громкий джаз.
Долговязая Катя, глядя, как Максим с Инной исчезли в ванной, повела плечами:
– Мужики гордые до тех пор, пока рассуждают о высоких материях. А увидят женское тело – и можно веревки вить.
– Свейте из меня веревку, Катя, – предложил Матрикулов, облапив ее за талию. – Потанцуем?…
Катя неуклюже пошла с ним, поглядывая сверху вниз, чуть иронически. За столом ей казалось, что ее заметил Максим, и она с ним переглядывалась. Но Закаморный скрылся в ванной и долго не выходит. В этой Инне ничего особенного нет и лицо вульгарное.
– Дайте кто-нибудь сигарету! – раздался вопль Максима из ванной.
Выскользнув из объятий Матрикулова, Катя схватила на столе сигареты, спички и побежала в ванную. Она открыла дверь и в слабом свете, доходившем сюда из кухонного окна, увидела Инну, склонившуюся над ванной, и Максима, стоящего позади нее.
– Спасибо, Катюша, душа моя! – сказал Максим, когда Катя сунула ему в рот сигарету и зажгла спичку, стараясь глядеть только на сигарету. – Спасибо, душа моя! Дай поцелую!
Макс сунул зажженную сигарету Инне, но она уронила ее в ванну. Закаморный обнял Катю одной рукой и притянул к себе. Она без сопротивления подчинилась ему, а когда почувствовала, что Сергей тянет ее от Максима за руку, обвила руками Закаморного за шею, забыв об Инне. Сергей гладил Катю. Инна медленными ласковыми движениями расстегивала пуговички Сергею.