Ангелы на кончике иглы
Шрифт:
– Не нравится меня возить?
– Что вы, Игорь Иваныч! Вас возить хорошо, но и мне расти надо, так ведь?
– Я пошутил. А как у тебя с партией?
– Порядок! Кончается кандидатский стаж.
– Вот видишь, мы с тобой оба кандидаты. Ты в партию, я в ЦК партии… Ладно! Позвоню во Внешторг. Готовься.
Алексей Никанорович подготовился. Но осуществление мечты откладывалось.
3. КЛАССИЧЕСКИЙ ИНФАРКТ
Макарцев открыл глаза, жмурясь от белизны. В окно светило солнце, от которого он за зиму отвык. Сколько он
Он повел глазами от капельницы на потолок, усеянный зайчиками, выяснил, что они отражаются от склянок, стоящих на стеклянном столике, и от экрана телевизора в углу. Глаза устали работать, и он закрыл их.
– Больно? – послышался хрипловатый женский голос.
Значит, он был не один. Снова приподнял он с усилием веки и увидел пухлогубую девушку в белом халате и шапочке.
– Число? – спросил он.
– Двадцать седьмое. Вам что-то нужно?
– Телефон. – Ой, что вы! – медсестра всплеснула пухлыми руками и поправила ему кислородную трубочку. – Телефон нельзя! Вас ночью опять в реанимацию возили. Завотделением сказала, чтобы вы лежали и думали о чем-нибудь приятном…
– Болит.
Язык плохо поворачивался и приходилось говорить коротко.
– Где болит?
– Плечо. Живот. Спина.
– Это вам кажется. От сердца.
– Сердце не болит.
– И хорошо! У вас классический инфаркт. Сейчас сделаю обезболивающий укол…
Она повторяла слова врачей. Приподняв край одеяла, сестра оголила ему ягодицу.
– Ой! – сказал Игорь Иванович, как маленький, почувствовав боль от укола. – Пить!
Она поднесла ему чашку с продолговатым носиком, вода потекла между губ, пролилась со щеки на подушку, но и в рот попало.
– Приезжала ваша жена, – вспомнила сестра. – Сказала, дома все в порядке, на работе тоже. Завтра опять приедет. Отдыхайте. У нас все отдыхают… Я пойду. Если надо, нажмите кнопочку…
Макарцев лежал, прислушиваясь к сердцу, в полузабытьи. Зачем я здесь? – плыло в сознании. Долго ли придется лежать так глупо и бесполезно? Где жена – неужели не могла пробиться сюда? Я даже не знаю, что поставили в номер…
Сестра попала в точку. Как многие партийцы его положения, лежавшие в этой палате до него, он не умел ни болеть, ни отдыхать. В отпуск не ходил. Жена ездила сперва с сыном, а когда тот вырос и ездить с ней отказался, сидела в цековских санаториях одна. Игорь Иванович всегда действовал.
В наружном пласте это означало: принимать участие в подготовке решений высшей инстанции, узнавать эти решения, нацеливать на их выполнение, следить за выполнением и докладывать о проделанной работе. Напряжение существовало постоянное, особенно на первом и последнем этапе. То, что было посередине, то есть выпуск газеты, являлось производной функцией первого и делалось ради последнего. Людям, стоящим ниже, понять и тем более оценить разумную строгость и четкость партийного аппарата практически невозможно: для этого надо самому находиться на определенной высоте над уровнем моря.
Внутренним пластом, на котором держался наружный, стелились личные связи, встречи, банкеты, поездки. На каждом этапе обговаривание того, что не пишется, а часто (по важным соображениям) утверждение противоположного тому, что заложено в документы. Этот пласт дел был так же серьезен, как первый. Не меньше. Но и не больше. Те, кто считал, что личные связи важнее, обычно сгорали преждевременно. У Макарцева на чашах весов стояли одинаковые гири.
В обоих пластах деятельности были свои формы поведения, своя ответственность за каждое поручение тебе и твое указание, официальное и личное. Иначе – легко и оступиться. Партийный деятель ранга Макарцева всегда должен думать о том, что будет, если оступишься, и как обогнуть опасный участок. Оступившемуся на идеологической работе не удается подняться. Несмотря на весь гуманизм нашей системы, такого не случалось. Правда, тут у Макарцева была твердая уверенность, что с ним этого произойти не может.
Мысли сами собой бежали по кругу, сложившемуся за десятилетия руководящей работы. Пластинка, поставленная в юности, играла, иголка была еще острой, исправно держалась в борозде, мелодия привычная, выученная наизусть. Но каждый раз, едва она доходила до определенного места, происходил сбой, и следовало бесконечно повторяющееся сочетание: фаркт-ин-фаркт… Инфаркт возник ниоткуда, не запланированно, как некая сила, которой в принципе, с точки зрения нормального, то есть материалистического, мировоззрения появиться не могло.
Самым страшным, страшнее смерти, для Макарцева всегда было неправильно угадать генеральную линию в конкретном преломлении к обстоятельствам. И вот оказалось, что он жив, ни в чем не ошибся и тем не менее отстранен. Инфаркт не согласовывал свой поступок ни с ним самим, ни с ЦК. Весь вчерашний вечер и целое утро Макарцев не держит руку на пульсе партийной жизни. Все там, а его нет. Там зреет, решается, проводится в жизнь – без него. Если бы там тоже пока остановилось – так нет же, идет! Инфаркт – только у него. Он – необходимое звено в живой цепи – выпал, и цепь соединилась – без него! Когда же руки снова разожмутся, чтобы его принять?
Много наслышавшись про инфаркты у других, сам он был уверен, что у него иммунитет. И теперь еще он не хотел признать, что ошибался. Нет, без него обойтись не смогут. Он столько сделал, столько еще сможет сделать. Руки-то без него сцепились, но скоро ощутят нехватку одной человеческой силы. Хотя он лишь кандидат в члены ЦК, но потому его и ввели на ХХIII съезде в состав кандидатов, что в ЦК необходима макарцевская голова.
Надо, чтоб как можно скорее его подняли на ноги. Где профессура? Особые врачи? Чем они все занимаются? Почему не научились лечить инфаркты быстро, хотя бы в важных случаях? Неужели не понимают, что ему нужно быстрее поправиться, начать руководить отсюда. Пусть хоть телефон включат!
– Прошу, Зина, – промямлил он, полуживой, вялыми, непослушными губами жене, как только ее на минуту к нему пустили. – Поменьше распространяйся, что у меня инфаркт. Говори лучше, что было подозрение и не подтвердилось.
– Конечно, Гарик, я что, дура? Поверят ли?
Она не сказала ему, что из больницы сразу сообщили в ЦК, а оттуда в редакцию, в Союз журналистов, везде.
– Не поверят? Это их личное дело. А от нас пусть услышат то, что нам надо!
– Разумеется, Гарик, не волнуйся…