Англия, Англия
Шрифт:
— Самострел, я бы сказал. Дезертир.
Сэр Джек, встрепенувшись, пожал плечами.
— Значит, вы бы так сказали, Джефф?
Разработчик Концепций сообразил, что ухватился за слишком легкое объяснение.
— Я же, — продолжал сэр Джек, — сказал бы, что доклад доктора Макса был более чем конструктивным. Скандальным — оно, конечно, порой на грани гнусности. Но я стал тем, чем стал, не потому, будто брал на работу подхалимов, да, Марко?
— Нет.
— Или в данном случае ваше «нет» означает «да»? Ну да ладно.
Заседание продолжалось. Сэр Джек задал курс. Джефф надулся. Марту мучила совесть из-за доктора Макса. Марк, будучи прирожденным флюгером, поддержал идею широкого набора служащих из числа геев и представителей нацменьшинств. Также он согласился с тем, что следует более детально исследовать предположение, что профессия разбойника давала людям с ограниченными возможностями шанс на полноценную жизнь — в противоположность нынешнему социуму, где такие люди, как правило, остаются невостребованными. Ибо у кого лучше всего развит нюх, если не у людей с ослабленным зрением? Кто лучше всех выдержит пытки, если не глухонемой?
В журнал было внесено и финальное предложение. Не учредить ли в Шервудском лесу две разные шайки, связанные общей идеологией, но автономные: традиционную чисто мужскую, ориентированную на меньшинства организацию во главе с Робин Гудом; и сепаратистскую женскую группировку под началом Девы Мэриан? Этот вопрос предстояло обдумать.
Когда все начали расходиться, сэр Джек поманил пальцем Разработчика Концепций.
— Джефф, кстати, вы сознаете, что я возлагаю на вас всю ответственность?
— Спасибо, сэр Джек.
— Хорошо. — Сэр Джек обернулся к новейшей Сюзи.
— Э-э… Извините, сэр Джек. А за что?
— Что «за что»?
— За что, собственно, на меня возложена вся ответственность?
— За то, чтобы доктор Макс продолжал вносить свой посильный вклад в наш банк идей. Догоните его, дубина.
— Виктор, — проговорила тетушка Мэй. — Какой приятный сюрприз!
И пошире распахнула перед ним дверь «Ардоха». Некоторые племянники предпочитали, чтобы им открывала горничная — и не просто горничная, а именно та, которую они заказывали. Но племянник Виктор любил, чтобы все было как полагается — раз это дом тетушки Мэй, то пусть она сама и открывает.
— Я тебе бутылочку шерри принес, — объявил сэр Джек.
— Какой же у меня внимательный племянник, таких просто не бывает. — Сегодня она была элегантной дамой в твидовом костюме с серебристыми, слегка подсиненными волосами; а завтра Тетушка, оставшись Тетушкой, изменится неузнаваемо. — Попозже откроем. — Она знала, что в бумажном пакете также лежит нужное количество бумажек по тысяче евро. — Когда ты приходишь, у меня сразу на сердце легче становится.
Это была правда. Некоторые девушки хныкали, что дело не стоит надбавки — почему это Виктору позволено то, чего нельзя другим? Что ж, недолго еще он будет им докучать; да и у нее хлопот поубавится, а то не больно-то легко каждые два-три месяца подыскивать новую Хайди.
— Тетенька, можно я пойду поиграю? — Среди племянников Виктор выделялся тем, что быстрее всех приступал к делу. Он знал, что ему нужно, когда и под каким соусом. В этом смысле она будет по нему скучать. Иногда с новым племянником целый век промучаешься, пока выдавишь из него его пожелания. Пытаешься им помочь, угадать и иногда ошибаешься. А они ноют: «Ну во-от, вы все испортили…»
— Да, Виктор, иди поиграй, милый. А я ненадолго прилягу. У меня был очень утомительный день.
Сэр Джек направился к лестнице — уже совсем другой походкой. Ягодицы потяжелели, коленки подгибались, ноги выворачивались носками наружу. Он спустился по ступеням бочком, вперевалочку, чуть ли не падая. Но он удерживал равновесие; он теперь большой мальчик, а большие мальчики знают, куда идти. В первый раз тетушка Мэй пыталась его проводить, но он это пресек.
Детская — двенадцать на семь метров, ярко освещенная, с прелестными картинками на желтых стенах. В ней царили два предмета: деревянный манеж полутораметровой высоты, площадью три квадратных метра, и коляска — два с половиной метра в длину, на колесах с толстыми спицами и прочными осями. Кузов коляски окаймляли фестоны в виде «Юнион-Джеков» — государственных флагов Великобритании. Крошка Виктор отрегулировал выключателями, размещенными над гигантским плинтусом на высоте колена, яркость света и громкость шипения газового рожка. Повесил костюм на вешалку, а рубашку и белье швырнул на лошадку-качалку. Когда он подрастет, будет качаться на лошадке, но пока он еще маленький.
Раздевшись догола, он отодвинул медную задвижку манежа и вошел внутрь. На пластмассовом подносе лежало, трепеща, зеленое желе, только что из формы, полуметровой высоты. Иногда ему нравилось ронять желе на пузико. Иногда ему нравилось хватать его и кидать в стену; тогда его ругали и шлепали. Сегодня желе его не соблазнило. Он лег навзничь и закопался в мохнатый розовый ковер, по-лягушачьи вывернув коленки. Потом, полуобернувшись, уставился на великанский комод. Высоченная стопка пеленок, метровый пузырек с детским маслом, такая же банка присыпки. Тетушка Мэй знает, что делает. Не сразу он ее нашел, но она стоит своей цены до последнего евро. В нужный момент дверь детской отворилась.
— Крошка! Крошка Виктор!
— Агу-гу-гу-гу!
— Крошка-голопопка. Наденем на попку пеленку.
— Пелека, — мурлыкал сэр Джек. — Пеле-е-ека!
— Хоро-ошая пелека, — подтвердила Люси. Она была одета в свежеотглаженную коричневую форму няни; на самом деле ее звали Гестер; втайне от тетушки Мэй она писала докторскую по психологии секса в Ридингском университете. Но здесь ее называли Люси и платили наличными. Взяв с комода неохватную банку с присыпкой, она поставила ее на перила манежа. Из отверстий диаметром с носик чайника посыпалась ароматная присыпка; Виктор на радостях пускал пузыри и вертелся волчком. Помедлив, нянюшка начала щеткой из верблюжьей шерсти, надетой на палку от швабры, натирать кожу Крошки присыпкой. Он перевернулся на спинку, и она присыпала его с другой стороны. Затем взяла с комода пеленку — хотя вообще-то это была махровая простыня. Сэр Джек делал вид, будто не помогает нянюшке, а Люси — будто без труда ворочает по упругой простыне тучное тело. Крошка артистично сучил ногами, пока Люси обворачивала его пеленкой и застегивала ее полуметровой медной булавкой. Как правило, крошки предпочитали памперсы на липучках; один лишь звук отдираемой липучки действовал на них мгновенно. Но Крошка Виктор выбрал пеленки из полотенец и булавки. Гестер задумалась, каким было детство, которое они сейчас на пару разыгрывали заново, кто были его родители — «зеленые», упертые бытовые консерваторы или просто-напросто бедняки?
— Крошка хочет ням? — спросила Люси. Также этот крошка любил старомодное сюсюканье. Другие нуждались во фразах взрослого толка — вероятно, это означало, что с ними с рождения обращались, как со взрослыми, лишая аутентичного опыта грудничка, потому-то они и стремятся теперь наверстать упущенное; но также это могло указывать на желание контролировать ситуацию по-взрослому; или же неспособность регрессировать еще дальше. — Может быть, Крошка хочет, чтобы ему сменили пеленку? — произносила няня, подходя к грамматике совершенно серьезно. Но этот Крошка требовал считать его Крошкой до мозга костей. Матерчатые пеленки, натуральные междометия и… и все остальное, то, о чем она в данный момент предпочитала не думать. — Крошка ням хочет? — повторила Люси.