Англия и Уэльс. Прогулки по Британии
Шрифт:
Навстречу мне двигалась одна из собирательниц моллюсков, на спине она несла огромный мешок с добычей. Собственно, почему я решил, что это женщина? Угадывать пол этого странного существа, ориентируясь на одежду, было неблагодарным занятием. Что можно сказать о черных кюлотах и толстых шерстяных чулках, которые насквозь промокли от морской воды? Комплект дополняла старая черная шаль и зюйдвестка, застегнутая на подбородке на манер чепчика Кейт Гринуэй. Когда фигура приблизилась, я смог разглядеть, что это все-таки женщина, причем весьма преклонных лет — на вид ей было лет семьдесят, никак не меньше. Лицо по форме и цвету напоминало печеное яблоко, все испещренное тонкими морщинками; беззубый
Вначале разговор не складывался: подобно многим своим землякам, старуха боялась отвечать на вопросы незнакомого человека. Я поинтересовался, хватает ли у нее сил для такой тяжелой работы. Женщина ответила, что занимается этой работой всю жизнь — с младых лет.
Помнится, несколько лет назад в печати появилась статья, которая выставляла Стиффки и ее женское население в весьма невыгодном свете. По словам автора, практиковавшиеся здесь родственные браки сильно испортили нравы деревни: мужчины якобы вообще не работают, а женщины вынуждены вкалывать как проклятые, чтобы хоть как-то продержаться на плаву.
— Все это чепуха, — отрезала престарелая собирательница моллюсков. — Наши мужчины трудятся на земле, а женщины отправляются к морю собирать ракушки. Сколько себя помню, всегда так было. Я сама начала этим заниматься, когда вышла замуж. Детей ведь нелегко растить… знаете, сколько всего нужно, вот и хотелось подзаработать лишних деньжат. Да и всех нас сюда нужда гонит, сэр…
Она повернулась к морю, где на прибрежной полосе копошились черные фигурки.
— Это, почитай, уж последние собирательницы ракушек в Стиффки. Нынешние-то девчонки нос воротят. Вишь ты, все хотят быть леди. Они не желают надевать эту уродливую одежду и тащиться к морю — как до того делали их матери и бабушки… да и прабабушки тоже. Молодежь не любит тяжелой работы. Вот и получается, сэр, что мы, старухи — последние, кто этим занимается…
Моя собеседница пришла в ужас, когда я попросил разрешения ее сфотографировать. Она закрыла глаза руками — точно так же поступали арабы перед фотокамерой.
— Нет, нет, — твердила старуха, оглядываясь в поисках укрытия.
Я насилу ее успокоил.
И дело тут не в ложной скромности или в нежелании демонстрировать уродливую, как она выразилась, одежду. Просто здесь, как и в других глухих краях, бытует странное верование, будто фотографирование отнимает у людей удачу.
Странное зрелище представляют собой эти женщины, когда они с началом прилива возвращаются со своего промысла. Они медленно, тяжело бредут, взвалив на спину мешки, полные моллюсков. Большинство из них уже старухи, принадлежащие к прежнему, более выносливому поколению. Но попадаются и женщины среднего возраста. Время от времени за ними увязывается какая-нибудь девчонка. Спроси ее, так она и сама не знает, зачем пошла. То ли ради забавы, то ли из любопытства: посмотреть, каким именно образом мать зарабатывала для нее деньги. Они бредут по солончаковой пустоши, по щиколотку увязая в мокром песке. Ветер хлещет их по голым лодыжкам, заляпывает грязью короткие юбки.
Занятное место. Туристы сюда не добираются, а напрасно: ведь здесь все проникнуто особой атмосферой, пробуждающей далекие воспоминания. Достаточно выйти на солончаки ближе к вечеру — когда солнце медленно опускается за горизонт и его лучи играют на бледно-сиреневой морской поверхности, — и у вас перед глазами сами собой всплывут картинки из далекого прошлого. Легко представить себе корабли викингов, причаливающие к английским берегам. Вот рослые бородатые мужчины бредут по песку, волоча за собой тяжелые обоюдоострые мечи. Вот они останавливаются и из-под ладони всматриваются вдаль, через лиловые пустоши…
Здесь, на солончаках, почти всех охватывает непонятное чувство грусти, которое трудно поддается описанию. Хочется побыть одному, побродить по этой плоской пропитанной влагой земле, прислушаться к пронзительным крикам птиц и шелесту ветра в прибрежной траве.
Над Педдарс-уэй царит мертвая тишина.
Можно пройти многие мили по этой широкой пустынной дороге и не встретить ни единой души. Она тянется на расстоянии шести миль от Тетфорда до Хокема. Затем, выйдя на прямой 30-мильный участок, устремляется вперед — прямая, как стрела. Иногда теряется в полях, но затем снова продолжает свой бег — мимо Касл-Акра и Грейт-Берчема — до самого приморского Бранкастера. Педдарс-уэй была известна задолго до того, как возникла страна под названием Англия. Сколько она служит людям, даже сказать невозможно. Когда римляне пришли на остров, эта дорога уже существовала и считалась древней. Надо думать, завоеватели очень порадовались, ибо дорога была прямая и хорошо утоптанная многими поколениями местных жителей. К тому же вела ровно туда, куда надо, следовательно, позволяла сэкономить время и силы на строительство новых коммуникаций. В Средние века Педдарс-уэй также не оставалась без применения: по ней пролегал путь к одной из величайших местных святынь — часовне Девы Марии Уолсингемской…
А сегодня эта дорога мертва.
Теперь на ней резвятся одичавшие кролики, порой пробегает ласка или пролетает черный дрозд. Люди, построившие Педдарс-уэй, давным-давно не пользуются ею, много столетий назад они ушли в вечность.
Я пишу эти строки на обочине старой дороги. Оттуда, где я сижу, мне видно ее продолжение — широкую тропу с насыпями, которая уходит в траву, на некоторое время теряется в ней и снова выныривает в полях. Ветви деревьев, растущих вдоль дороги, образуют живую арку. Хорошо сидеть в зеленом полумраке, прислушиваться к послеполуденной тишине (ветерок, до того гулявший в кронах, стих, и перешептывание листвы прекратилось) и думать о тех, кто когда-то ходил по этой дороге.
Я почти не сомневаюсь, что это место посещают призраки. Всякий раз, как падает лист или возникает шорох в траве, я вскидываю глаза, ожидая увидеть, как по мертвой дороге ко мне приближается фигура, одетая по моде давно минувших дней. Разок я резко оглянулся, но за спиной никого не было. Никого и ничего… только деревья, замершие в противоестественной тишине. Даже птицы в этот час не поют над Педдарс-уэй. Говорят, призрачный пес Черная Шкура до сих пор бродит по этой дороге, как и в окрестностях Кромера. Он иссиня-черный и большой, ростом с теленка. Скажу по секрету: я считаю его гончим псом Тора, который темными ночами — такими же черными, как он сам, — блуждает по Норфолку.
Призраки обычно связаны с заброшенными домами, однако, по моему мнению, куда более подходящее для того место — старая пустынная дорога, по которой уже много лет никто не ходит. Этим дорогам присуща особая магия и красота, не знакомая современным магистралям. Сегодня ведь как — мы едем по дороге и не замечаем ее. Вспоминаем о ней, лишь когда встречаем некое препятствие — в виде ухаба или же работающей ремонтной бригады. Но было время (и Педдарс-уэй относится именно к той эпохе), когда дорога — так же, как огонь или, скажем, крыша над головой, — являлась несомненным благодеянием. Она входила в число немногих вещей — простых, понятных и жизненно необходимых людям. Более того, дорога была символом единения людей, которые вместе двигались в одном направлении — к цели своего путешествия длиною в жизнь.