Английская наследница
Шрифт:
Голос Фуше совсем угас. Он не верил, что его кузен способен даже на это. Джозеф был человеком, не способным на риск, даже малейший. По дороге домой, уверенные, что их не подслушают, Роджер и Леония тихо обсуждали свое положение. Сейчас Леония хотела уехать. Признание Роджера в любви давало ей уверенность. Она мечтала, как она будет роскошно одета, украшена драгоценностями и свободна в своих «уроках». Она слышала, что англичанки холодны, пристойное поведение необходимо, чтобы заполучить мужа. Но пока у нее есть Роджер, ей безразличны правила хорошего тона.
Трудно было найти человека, к которому можно
Что и говорить, обратись они не к тому человеку, тюрьма, а затем и гильотина им были бы обеспечены. Для обычных граждан жизнь продолжалась. Они теряли удостоверения личности и получали новые, но за них могли поручиться семьи и старинные друзья. Роджер и Леония не могли предъявить ничего, кроме того, что прибыли в Париж в конце августа, и получили бы клеймо из-за акцента. Они не хотели использовать документы, полученные по приезде. Бриссо, без сомнения, будет одним из первых, кто потерпит крушение вместе с партией жирондистов. Так они и жили, день за днем наблюдая крах жирондистов.
Двадцать первого мая свершился переворот. Хорошо подготовленная толпа вторглась в Тюильри и окружила Заль де Менаж, где заседал Конвент. Роджер благодарил Бога за то, что они переехали в феврале, но подумал, что удаление от эпицентра урагана мало кого спасет на краю бедствия. Первого июня в мастерскую вошел элегантный джентльмен и положил один из двух сделанных в Англии карманных револьверов на прилавок. У Роджера перехватило дыхание, и он дотронулся до револьвера — прекрасного и единственного в своем роде творения Кнабли и Брауна, его Роджер купил, чтобы подарить отцу.
— Я вижу, вы его узнали, месье Сэнт Эйр, — мягко сказал джентльмен.
— Мой отец во Франции? — спросил Роджер.
— Нет, нет. Я взял его, чтобы вы знали, что мне можно доверять. Сэр Джозеф в добром здравии, он переехал в Лондон на сезон, где и дал мне эту штуку. Уверен, он не думал, что сможет вам или мадемуазель де Коньер чем-нибудь навредить.
Роджер, наконец, выдохнул и поднял голову. Перед этим человеком не нужно было притворяться. Он был прекрасно осведомлен.
— Чем могу служить? — спросил он.
— Мне? Мне ничего не нужно. Что вы хотите сделать для своей страны?
Вопрос был скверный. Ответ, конечно, должен быть «все, что в моих силах», но Роджер, по правде, не хотел делать все. Он почему-то чувствовал большую неохоту делать что-либо против Франции, ведь его принимали как гражданина. Он не одобрял нынешнее правительство, но все же не думал, что Англии что-то угрожает. Он знал, что Франция, а не Англия объявила войну, но относился к ней как к напуганному, вызывающе лающему щенку. От такого животного можно лаской добиться послушания, пинать его — значит, обозлить.
— Я готов служить своей стране, — медленно сказал Роджер, — но я отвечаю за мадемуазель де Коньер. Скажу откровенно, я не хочу делать ничего, что может подвергнуть ее опасности. И вообще, я не представляю, чем могу быть вам полезен. Я занимаюсь продажей и ремонтом оружия.
— Я это знаю, — перебил незнакомец. — То, о чем я хочу вас просить, отношения к военным действиям не имеет, по крайней мере, непосредственного. Вы, должно быть, слышали, что «Гора» планирует очистить Конвент от умеренных членов. Я уверен… Когда я говорю от своего имени, вы должны понимать, что я отражаю общие интересы.
Роджер согласно кивнул. Имена не были названы, и Роджер почувствовал, как и при заговоре Тулона, что чем меньше он будет знать, тем лучше.
— Я уверен, что чистку уже не предотвратить, — продолжал визитер, — но можно спасти людей, хотя бы некоторых.
— Я сделаю, все что смогу, чтобы помочь в этом, — ответил Роджер, — но что именно?
— Вы могли бы спрятать человека?
— Не уверен, — ответил Роджер и щелкнул пальцами. — Подождите-ка! Если он не слишком стар и достаточно проворный, то смогу. Однако это не очень удобное место, открытое всем ветрам. — Он немного помедлил, а потом добавил, — вы хотите знать, где?
— Нет, чем меньше осведомленных, тем лучше. Однако поскольку я знаю ваше имя, будет справедливо, если вы узнаете мое. Меня зовут шевалье де Рочевиль. Бывший полковник гренадеров. Моя цель — вновь увидеть эту страну под законным правлением короля.
Роджер не застонал, потому что этого де Рочевиль не понял бы. Это просто замечательно, что шевалье такой галантный джентльмен, не желающий иметь никаких преимуществ перед Роджером. Но они ведь не в теннис играют и даже не собираются драться на дуэли в Англии. Здесь даже слово, произнесенное шепотом и подхваченное случайным ветерком, может стоить человеку жизни. Роджер предпочел бы, безусловно, осторожность галантности. Однако, напомнил он себе, только галантные кавалеры и ввязываются в безнадежные дела. Если бы он обладал хоть каплей здравого смысла, то отказался бы иметь что-либо общее с де Рочевилем. Он был совершенно уверен, что револьвер его отца предназначался совсем не для этой цели.
И, тем не менее, он не смог отказаться, как не смог сослаться на опасность, возникающую при освобождении Марии Антуанетты. Он не принимал участия в осуждении этих людей, но отказать в помощи было равносильно смерти. Расписываясь в собственной глупости, он предложил использовать свою лошадь и повозку, если есть нужда в транспорте. Предложение было с радостью принято. В этот вечер Роджер ничего не сказал Леонии, уповая на то, что кризис может миновать, но она смотрела на него как-то особенно, догадываясь, что он от нее что-то скрывает. На следующий день, второго июня, надежды пошли прахом — 27 жирондистов были официально отстранены от дел и взяты под домашний арест. Роджер признался Леонии, что хотел помочь им, и Леония с восторгом поддержала его.