Английская наследница
Шрифт:
— Тогда почему мне опасно оставаться здесь? А тебе не опасно? — живо спросила она.
— Это не так, любовь моя, — голос Роджера дрогнул. Как часто после этих слов он слышал оскорбления и насмешки.
— Что же? — пробормотала Леония, придвигаясь к нему.
— Ничего, ничего, сейчас, мне трудно сказать «я люблю». Мне кажется, как только я осмелюсь сказать это, потеряю того, кого люблю. — Ты не потеряешь меня, — заверила Леония, затем поддразнила, — даже если этого захочешь.
— Но я должен. Я сказал тебе. Завтра ты должна уйти.
— Но я не хочу уходить и не уйду.
Роджер
— Я так устал, Леония, — вздохнул Роджер. — Давай оставим все на утро.
ГЛАВА 17
Утром Роджер возобновил попытку уговорить ее, но было уже поздно, к Леонии вернулась ее уверенность. Ночью она была так измучена, что Роджер смог сыграть на ее страхе, обратиться к воспоминаниям и как-то убедить ее. В ярком свете утра, хорошо отдохнувшая, окрыленная признанием Роджера, она была неумолима. Он старался уверить, что неправильно понял ее вопрос этой ночью, что кто-то узнал в ней аристократку. Леония слушала его, уперев руки в бока, неосознанно подражая жене торговца, когда та была в боевом расположении духа.
— Вздор! — выкрикнула она.
Роджер едва сдержался, чтобы не положить ее на колено и хорошенько отшлепать. И это он, готовый отдать сердце, чтобы уберечь ее от боли, защитить от страха, горя и обвинений, должен выслушивать, как все это она называет «вздором».
— Отлично, — вспыхнул он, — я не хотел бы, чтобы ты чувствовала себя виноватой, но должен сказать, что один из комиссаров воспылал к тебе желанием. Ты должна скрыться, пока он не доберется до тебя. Леония обдумала это. Гнев Роджера придавал этому некоторую правдоподобность, и она не снимала со счетов силу этих неотесанных служак. Это также соответствовало поведению Роджера: оправдывало его злость и показывало ревность. Может быть, он думает, что она дала аванс этому мужчине, кто бы он ни был. Все же сомнения одолевали ее. С тех пор как они переехали, она часто бывала в магазине, но не могла припомнить ни одного мужчину, который обратил бы на нее хоть малейшее внимание.
Никто не пытался завести с ней разговор, и даже эти грубые слуги не пытались бы завладеть женщиной, осведомив ее мужа. И потом, она никак не могла понять, зачем нужно приводить в дом другую женщину. Это было невыносимо.
— Никакая женщина здесь не нужна, — медленно сказала она. — Подумай, если мы расскажем какую-нибудь правдоподобную историю, например, что я поехала навещать больную родственницу, будет непонятно, почему у тебя в доме другая женщина.
Не мог же Роджер сказать, что другая женщин нужна для того, чтобы создалось впечатление, что Леония никуда не уехала.
— Значит я должен голодать, а дом пусть превращается в свинарник? — возражал он.
— Я договорюсь с какой-нибудь женщиной с нашей улицы, чтобы она приходила убирать, — предложила Леония и радостно закивала головой. — Да, да, и это всех убедит в невинности причины моего отъезда и в том, что я скоро вернусь. Мы не должны испугать Тулона, ты же знаешь. А обедать ты можешь в гостинице или брать еду в кафетерии. Кроме того, ты можешь навестить меня и мою бедную «больную родственницу». Это будет только естественно. — Глаза ее дразнили его, теплые, золотистые. — Я же не хочу бросать уроки, не успев их начать. И это будет скоро. Через несколько дней. Тулон может скрыться. И тогда…
В то время как Леония так разумно и обстоятельно отвечала на его последнее замечание, Роджер задумался. Затем ее намек, что он мог бы навещать ее, поразил его воображение. Сначала он отклонил это как невозможное, но разлука просто убивала его, и он засомневался. Конечно, открыто навещать «больную родственницу» невозможно. За ним могут следить и узнать, где прячется Леония. Но если удастся обмен, и все будут думать, что Леония дома, он мог бы создать видимость, что доставляет к месту назначения товар. Пока он убеждал себя, что не подвергнет Леонию опасности, ее замечание о Тулоне подействовало на него как ушат холодной воды. Лицо его передернулось в болезненной гримасе. Леония внимательно посмотрела на него, медленно заливаясь румянцем.
— Никто меня не захотел, — сказала она. — Ты думаешь, что заговор Тулона провалится, и он или другие признаются в нашей причастности и нас отправят на гильотину? Ты хотел вовлечь какую-нибудь невинную жертву…
— Нет. Она бы сказала, что ничего не знает…
— Ты же знаешь, невинность — не защита в наши дни. О чем ты только думал? — яростно допрашивала Леония.
— О том, что люблю тебя, — беспомощно сказал Роджер. — О том, что не перенесу твоей боли и страданий. Что твоя жизнь… Ты так молода, Леония, едва начала жить и ты должна жить.
— Не могу понять, как можно любить такую испорченную женщину, как я, — бушевала Леония, — женщину, которая бросает своего возлюбленного при первой же опасности, которая соглашается на казнь невинного человека, чтобы спасти себя. Не говоря уже о том человеке, который не понимает, что как только ее защитника гильотинируют…
Вопреки серьезности положения Роджер весело рассмеялся.
— Очевидно, я никогда так не думал, иначе бы не изолгался, стараясь скрыть от тебя правду. Нет, Леония, послушай…
— Ни слова подобной чепухи. Я не хочу умирать, но не смогла бы жить с этим. Роджер вдруг вспомнил, как она говорила ночью, что могла бежать из тюрьмы, но не захотела оставить родных, и если бы Мария Антуанетта согласилась бросить своих детей и золовку и бежала одна, то была бы чудовищем. Он смотрел на Леонию, кусая губы от беспокойства.
— Очень хорошо, — медленно сказал он. — У меня есть еще один план.
— Если это означает быть врозь, я не буду слушать, — предупредила Леония.
— Только на несколько часов.