Аниматор
Шрифт:
Снег все валил, небо нависало черной подушкой. Одежда мертвеца быстро покрывалась белой коркой.
– Давай, Кузьмин, смотри документы, – сказал капитан и снова несильно пнул тело. – Может, и найдешь что…
Эпилог
Я набрал четырехзначный номер. Диск едва крутился, скрежеща и спотыкаясь.
– Валерий Федорович? – сказал я, когда трубку сняли. – Это Бармин.
– Спускаюсь, – ответил он.
С одной стороны квадратного холла входные двери, с другой – шесть
Несколько таких же, как я, переминаются, чего-то дожидаясь.
Валерий Федорович оказался невысоким худощавым человеком в белом халате, из кармашка которого торчала самописка.
– Бармин? – спросил он, внимательно глядя на меня поверх очков.
Я кивнул.
– М-да, – протянул он. – Что-то вы мне не нравитесь, коллега…
Пойдемте-ка.
Мы прошли к лифту и поднялись на четвертый этаж.
Коридор выглядел вполне по-канцелярски.
– Куда мы идем? – спросил я, заподозрив неладное.
– Не волнуйтесь, – ответил Валерий Федорович, пропуская меня в кабинет. – Минута.
Он похрустел ампулами, наполнил шприц. Глянул на просвет.
– Ну? Штаны-то как? Будем снимать?
Укол оказался безболезненным.
– Что это? – вяло спросил я, застегиваясь.
– Рановато вас выпустили, – буркнул он. – Вам бы еще пару дней под капельницей.
– И что?
– Да ничего. Не кидало бы из стороны в сторону. Вот, возьмите пару ампул. Еще одну часа через три. Вторую на ночь. Пойдемте.
Между тем укол действовал – голова моя неумолимо прояснялась. Назад к лифту я и впрямь шагал куда тверже. И руки почти не тряслись.
Когда мы снова оказались в холле, он сказал:
– Скажите своим, пусть подъезжают к шестнадцатому.
Потом мы долго-долго шли длинной-длинной аллеей. Небо было ясное-ясное, синее-синее, солнце яркое-яркое. Может быть, и в этом сказывалось действие лекарства. Листва играла драгоценными отливами золота и пурпура. Пахло листвой, прелью. Вот одинокий лист срывается с верхушки клена – кумачовый, пронзительный, – порхает над аллеей, скользит к асфальту… Вот еще… еще…
Голова прояснилась, но я ни о чем не думал, потому что думать мне было совершенно не о чем. Я просто вдыхал воздух, щурился от солнца, смотрел на синее небо. Оно даже казалось мне красивым. Но думать – нет, думать я не мог и не хотел. Да и не о чем мне было думать, не о чем.
Не о чем и незачем.
И так все как дважды два.
С аллеи свернули на проезжую дорожку и подошли к шестнадцатому корпусу. Крыльцо, два окна справа и слева. Задернуты занавесками. И еще много других окон – полуподвальных, зарешеченных, с закрашенными белой краской стеклами.
Валерий Федорович попросил минутку подождать. И вот, стоя у крыльца шестнадцатого, над которым купольно вздымалось синее небо и колокольно гудело золото лиственной смерти, я вспомнил
Клара подчас показывала мне какой-нибудь один из своих аккуратных розовых ногтей и говорила: “Видишь? Когда вот это белое пятнышко подойдет к самому краю, случится что-нибудь хорошее. Ты веришь?”
Почему-то всегда это выходило у нее как-то печально: “Веришь, нет?”
Раньше я не верил, нет.
А сейчас почему-то готов поверить.
Да, несомненно. Это правда. Белое пятнышко на ногте (свидетельство авитаминоза, вероятно) когда-нибудь подойдет к самому краю – и тогда обязательно случится что-то хорошее.
При случае я посмотрю на свои ногти, точно посмотрю.
А пока дверь шестнадцатого снова приотворилась, и Валерий Федорович сказал:
– Заходите, Бармин.
Я переступил порог, миновал коридорчик и оказался в зале.
– Ну вот, коллега, – сказал Валерий Федорович, снимая на секунду очки. – Примите, как говорится…
Он скомкал окончание фразы, и я не понял, что он имел в виду – тело или соболезнования.
– Ну да, – кивнул я. – Так это правда?
– Что?
– Что не от отравления.
– Увы, – он развел руками. – Увы, коллега. Да сами взгляните.
Он откинул простыню с мраморно-белого незнакомого лица и профессиональным движением сдвинул веко, обнажив склеру.
– Видите? Передоз приводит к множественным кровоизлияниям в глазном яблоке. Вон, сколько угодно примеров. Больше ста человек… – Он мотнул головой, обозначая пространство зала, уставленное такими же столами. – Могу показать, если желаете. А здесь чисто, видите? Так что это просто асфиксия, коллега, типичная асфиксия. От газа вы ее спасли, но…
Он развел руками, а я кивнул.
Ну да. Она сомлела сразу, как вдохнула первую малую толику. Она была уже слаба, как канарейка. Этих нежных птичек шахтеры берут в шахты.
Человек еще не чувствует запах газа, а она уже умирает… А я еще был в порядке. Меня не брало. Я успел намочить платки. И плотно закрыл ей рот и нос мокрым платком. И себе – тоже. А секунд через сорок все-таки отключился. Но, должно быть, какая-то доля мозга требовала, чтобы я спасал ее, спасал! И я спасал. Рука конвульсивно спасала, зажимая мокрым платком ее дыхательные пути. И перестаралась. В сущности, я ее просто задушил. В сознании она стала бы сопротивляться… но ведь она была без чувств…
– Так мы забираем? – сказал я и махнул рукой санитарам.
– Разумеется, – ответил Валерий Федорович. – Только распишитесь вот здесь, коллега.
Анимацентр стоит на холме. Пока розово-зеленая “перевозка” делает широкие полтора оборота, глаза привычно скользят по очертаниям здания.
День ясный, сахарный. Зеркальная пирамида горит и сияет. Шпиль жжет глаза плавящимся серебром…
Я прохожу привычной дорогой. Лестница. Длинный пустой коридор. Бах, бах, бах – это мои шаги. Вот тишина. Набираю код на двери бокса -