Анна Ахматова. Психоанализ монахини и блудницы
Шрифт:
И что она мне ответила?
– Я тоже не понимаю. И никто не понимает. Одно ясно, что оно написано вот так, – она сделала ладонями движение, словно кого-то отталкивала, – «не тронь меня».
В тот момент мне показалось, что ее задевала такая реакция Блока. И вот теперь, перечитывая и вспоминая разговор, я подумала – а не потому ли она так отрицает их возможный роман, что Блок ею не слишком интересовался? Или интересовался, но отстраненно, отталкивая, когда она пыталась приблизиться. Это весьма болезненно для самолюбия любой женщины, а уж такой, как Ахматова, – особенно.
Книги, надписанные Блоком,
Стихотворение, которым она ответила на его странное посвящение, я уже читала, да, впрочем, как и все – это одно из тех стихотворений, которые откуда-то знакомы каждому. Может быть, потому что легко запоминаются, а может, еще почему-то, я не литературовед, мне трудно понять.
Я пришла к поэту в гости.Ровно полдень. Воскресенье.Тихо в комнате просторной,А за окнами морозИ малиновое солнцеНад лохматым сизым дымом…Как хозяин молчаливыйЯсно смотрит на меня!У него глаза такие,Что запомнить каждый должен;Мне же лучше, осторожной,В них и вовсе не глядеть.Но запомнится беседа,Дымный полдень, воскресеньеВ доме сером и высокомУ морских ворот Невы.Это стихотворение Ахматова прочитала мне с большим удовольствием и не забыла упомянуть, что Блок сразу же попросил у нее позволения поместить его в первом номере журнала Мейерхольда «Любовь к трем апельсинам». А потом посвятил ей еще одно стихотворение… Кстати, я только сейчас заметила, что она не сказала, какое именно. То ли это было не так важно для нее, то ли оно ей не слишком понравилось и она предпочитала помнить лишь сам факт. Или в нем было что-то такое, о чем она не хотела говорить? Вновь вопросы без ответов!
Зато, рассказывая об этом обмене стихотворениями, Ахматова с гордостью заявила, что после этого Блок вновь начал писать стихи, хотя до этого у него не меньше года был творческий застой. Но мне показалось, что не все там было так просто, иначе с чего бы она вспомнила еще один эпизод из того времени: «Как-то мы с ним выступали на Бестужевских курсах… И вот в артистической Блок захотел поговорить со мной о моих стихах и начал: «Я недавно с одной барышней переписывался о ваших стихах». А я дерзкая была и говорю ему: «Ваше мнение я знаю, а скажите мне мнение барышни…»
Просто так великим поэтам не дерзят. Не простила она того, что он ее оттолкнул своим странным мадригалом? Или сочла, что он недооценил ее стихи? Но в этой ехидной, очень женской дерзости явно видно желание за что-то отомстить.
Я вновь перечитала посвященное ей стихотворение, и мне пришла в голову новая мысль. Неужели Блок ее боялся? Странная мысль, но чем дальше, тем больше мне казалось, что в этом что-то есть. Но чего он мог бояться – великий поэт, любимец женщин? Я могла предположить только одно, что могло бы его напугать, – он боялся попасть под ее влияние. И вот это стоило обдумать…
Кажется, я немного задремала над записями. Да и неудивительно – последние ночи я спала очень плохо, постоянно что-то снилось, и просыпаясь, я понимала, что умудряюсь и во сне думать об Ахматовой. Удивительная у нее способность – вроде бы ничего специально не делая, сильно влиять на людей, заставлять их принимать ее дела близко к сердцу. Причем это, похоже, касалось не только обывателей, но и людей выдающихся, не зря Фаина Георгиевна, одна из величайших актрис нашего времени, едва ли не молится на нее. А ее муж, знаменитый поэт, много лет был в сетях ее влияния и даже после развода так никогда и не смог полностью освободиться – продолжал думать о ней, писать о ней стихи и даже оглядываться на ее мнение в каких-то своих поступках. Наверное, только Блок догадался об этой ее способности и, несмотря на то что она его привлекала, старался держаться от нее подальше…
Голова качнулась, и я, вздрогнув, резко выпрямилась, прогоняя дремоту. Но за то мгновение между сном и явью, когда я, устав от размышлений, клевала носом, меня успела посетить такая мысль… Такая мысль, что мне почудилось даже, будто яркая вспышка осветила наконец все «дело Ахматовой» и показала мне все то, что было прежде скрыто тьмой неизвестности.
Ну конечно!
Я схватила телефонную трубку, подержала ее и бросила обратно. Вряд ли прослушивают мой телефон, но вот Фаины Георгиевны… К тому же она ведь сейчас не дома, она упоминала, что у нее сегодня репетиция.
– Андрюша, – я ворвалась в спальню и схватила свою сумочку, – мне срочно нужна твоя помощь! Можешь отвезти меня в Театр драмы?
– Могу, но зачем? – растерялся он.
– По пути объясню. – Я сунула ему пиджак. – Пошли быстрее, спектакль скоро закончится.
– Да какой еще спектакль? – Он недовольно отложил перо и вышел за мной в прихожую, к счастью, не тратя время на изображение из себя обиженного. – И почему это не может подождать до завтра?
– Потому что мне завтра надо ответить, склонна Ахматова к суициду или нет.
Андрей присвистнул.
– И что ты будешь делать?
Я схватила и накинула пальто, не дожидаясь, пока он подаст мне его, и повернула ключ в замке.
– Это будет во многом зависеть от того, насколько Фаина Георгиевна мне доверяет и готова ли она быть искренней.
Скоро мы уже стояли напротив дверей Театра драмы, привлекая к себе внимание всех случайных прохожих и выходивших из театра подзадержавшихся зрителей.
– Пожалуй, я схожу ее поищу, – решила я. – А тебе лучше немного отъехать, а то на машину все обращают внимание, и завтра обязательно будут судачить, кто и зачем приезжал.