Анна Ахматова

Когда-то Шопенгауэр негодовал на женскую болтливость и даже предлагал распространить на иные сферы жизни древнее изречение: «taceat mulier in ecclesia» [1] . Что бы сказал Шопенгауэр, если бы он прочел стихи Ахматовой? Анна Ахматова – один из самых молчаливых {1} поэтов, и это так, несмотря на женственность. Слова ее скупы, сдержанны, целомудренно-строги, и кажется, что они только условные знаки, начертанные при входе в святилище, а там – silentium.

В наши торопливые дни, когда Бальмонт, Вячеслав Иванов, Блок и еще два-три их соратника кажутся «старыми» поэтами, в дни, когда появилось немало молодых стихотворцев, искусных и даровитых, нелегко заметить нового настоящего поэта, но Ахматову нельзя не заметить: так странно звучит ее тихий голос и так загадочны ее слова. Строгая поэзия Ахматовой поражает «ревнителя художественного слова» {2} , которому многоцветная современность дарит столь щедро благозвучное многословие.

Гибкий и тонкий ритм в стихах Ахматовой подобен натянутому луку, из которого летит стрела. Напряженное и сосредоточенное чувство заключено в простую, точную и гармоническую форму.

Отсутствие метафор, строгость в выборе слов, своеобразный ритм, смелое и решительное отношение к рифме, неожиданные, но оправданные внутренней логикой сопоставления образов и тревожный и волнующий, иронический и таинственный полу-вопрос в конце пьесы – вот черты, определяющие лирику Ахматовой. Единая тема в поэзии Ахматовой – странная мечта о таинственном любовнике, покинувшем свою возлюбленную. Мир, в котором живет душа поэта, прост и реален, но за этою видимою простотою, за этою ясностью образов и мыслей таится незримый мир, полный тревоги и тайны. Мы узнаем об этом только потому, что образы, простые сами по себе, возникают перед нами в таком сочетании, которое делает их загадочными психологически и символическими в их сущности.

В своих стихах Ахматова поет «мертвого жениха». Его образ мерещится ей всюду. Она, как Дон-Жуан, бродит по миру, с волнением ожидая какой-то роковой встречи. Но тщетны надежды. И ее «мертвые зори» на траурном небе унылы и страшны. Но как лирик любит свои печали:

Отказаться от своей души, от самой себя – вот тайная мечта этого утомленного поэта. Ахматова забрела в «обманную страну» и кается горько, но улыбка «странная и застывшая» не сходит с ее губ. Ахматовой нельзя не верить, когда она шепчет в отчаянии:

И любовь Ахматовой противоречива и мучительна. Она говорит о своей любви с широко открытыми глазами, порочными и невинными всегда:

Очарование поэзии Ахматовой в этой опасной откровенности. Она как будто поет

Первая книга Ахматовой «Вечер» вызвала единодушное признание; приветствовали книгу «Вечер» как драгоценный дар Музы. И в самом деле, что-то особенное есть в этой маленькой книге, совсем непохожей на множество лирических сборников, торопливо предложенных в наши дни вниманию читателей.

Горькое и острое разочарование в жизни, и какое-то напряженное внимание к мучительной повседневности, и эта странная пугливая тоска – все это поразило современников своим «необщим выражением» {3} . И поэтический опыт Ахматовой не остается в пределах психологизма. Этот опыт приводит ее к угадыванию чего-то более глубокого, значительного и подлинного, и ее чуткий талант предуказал ей какие-то «соответствия». Это уже не импрессионизм. И здесь вовсе нет места для метафоры и аллегории. Поэзия Ахматовой символична, т. е. образы, ею созданные, свидетельствуют о переживаниях, соединяющих ее душу с душою мира как с чем-то реальным. Ее лирика ограничена небольшим кругом тем, наблюдений и увлечений, но, несмотря на эти малые пределы ее интимного мира, поэзия Ахматовой становится всем близкой и необходимой. Почему? Я думаю, что тайна этого очарования в равновесии ее художественного опыта и поэтического сознания, которое подсказывает ей, что «мир есть поэма, написанная чудесными таинственными письменами».

Вот почему, признается ли она в том, что приснился ей смуглый отрок в Царскосельском саду с растрепанным томиком в руках; рассказывает ли она о Петербурге, о том, как «стынет в грозном нетерпеньи конь Великого Петра»; поет ли, наконец, свою печальную любовь, свое смятение и тайное изнеможение: всегда за этим маленьким миром ее лирических волнений открывается дальний путь в мир иной, и начинаешь верить, что любовь едина, что «своей столицей новой» недоволен мертвый государь {4} , что в самом деле и в наши дни шуршат по дорожкам Царскосельского сада шаги отрока Пушкина…

Ахматова никогда не смотрит со стороны на себя и на свою грусть: ее стихи предельно просты, но в этой целомудренной строгости есть необычайная значительность, своеобразное и мудрое отношение к миру. Для нее повседневность исполнена таинственного смысла, и не случайно она решается начать «Отрывок из поэмы» многозначительными словами: «В то время я гостила на земле». В самом деле она – как «таинственная иностранка» в этом мире «печали и слез».

Ахматова в тоске и отчаянии не потому, что в мире нет смысла, а потому, что она не находит себе в нем места. Она уверена, что в жизни есть смысл, глубокий и тайный, но она не смеет себя утвердить в ней достойно и твердо. Вот почему шепчет она, задыхаясь:

Так в стихах своих она таит свою веру и свое понимание мира за волшебной завесою жизненных противоречий, за лепетом обыденной жизни. Если Ахматова декадентка, то эта ее лирическая судьба и это одиночество оправданы острым ее сознанием, что «всякий за всех и перед всеми виноват» и что утвердить свою личность возможно лишь ценою отречения от себя, от своей эгоистической замкнутости. Ахматова идет по трудным путям жизни, изнемогая от печали.