Анна и Черный Рыцарь
Шрифт:
— Если застрянете, всегда можете прийти ко мне и спросить совета. Заходите после школы. Я всегда готов помочь. Мы не можем позволить искре погаснуть, не так ли? Если, конечно, нам-таки удастся ее зажечь.
Я ухмыльнулся в ответ, а он повернулся ко мне спиной.
Война 1914–1918 годов была для Джона очень тяжелым периодом, и потому он редко говорил о тех временах. Эти испытания, а также физические недостатки, с которыми он родился, сделали его довольно угрюмым. Одно упоминание слова «бог» или «религия» зачастую вызывало у него жестокую вспышку гнева и презрения.
Ему очень нравилось, когда его называли рационалистом. После Первой мировой войны они с Арабеллой присоединились к группе под названием «Новое общество освобождения». Того немногого, что я о нем знал, вполне хватило, чтобы понять — это не для меня. Несмотря на то что в те годы я любил крепко поспорить, мне все же казалось, что рационалисты заходят слишком далеко.
Вся личная жизнь Джона Ди была так строго регламентирована, а все его имущество приведено в такой безупречный порядок, что для спонтанности не оставалось ни малейшего шанса. Если какое-либо явление не поддавалось калькуляции, оно просто для него не существовало — вот каким он был рационалистом.
С другой стороны, он умел быть и очень добрым. Он всегда с готовностью помогал тем студентам, которым не удавалось ухватить суть предмета, а его желание быть хоть как-то полезным старым друзьям, пострадавшим в годы войны, не имело границ. Когда выдавался такой случай, он был сама нежность и забота. Странность и сложность его натуры многим не давали как следует понять этого незаурядного человека.
Стоял конец лета, когда я отправился к Старому Джону с намерением попросить его о помощи. Я совершенно запутался в одной задаче. Я перепробовал все возможные способы ее решения, но это ни к чему не привело. Пару секунд он смотрел на условие, потом указал мне мою ошибку и оставил сражаться с ней дальше. Разумеется, ошибка оказалась донельзя глупой, а решение — настолько простым, что я был готов дать себе по морде. Тут он снова появился в дверях кухни с подносом, на котором красовались кофе и сдобные булочки.
— Решили, молодой Финн?
Я кивнул:
— Я чувствую себя идиотом. Как у меня вообще получилось сделать такую ошибку?
— Это одна из опасностей математики, Финн! — рассмеялся он. — На поверку очень часто оказывается, что все совершенно элементарно. Со мной тоже часто так бывает.
Меня это, надо сказать, сильно успокоило. Он протянул мне чашку с кофе и спросил:
— Итак, молодой Финн, срок вы почти домотали. Что вы намерены делать?
Это была правда. Школа подходила к концу. Наступило время, когда пора было подумать о заработке. У меня имелась парочка идей, но окончательно я еще не определился.
— Итак, чем мог бы занять себя мой юный гений?
— Я еще не уверен, Джон, — отвечал я. — Я знаю только, что не в силах расстаться с математикой и физикой.
— Рад, что вы так считаете, молодой Финн. Вы знаете, что здесь вам всегда рады. Но как вы собираетесь зарабатывать на жизнь?
— Я в курсе, Джон, но не уверен, что хочу всем этим заниматься.
— Это почему? — поинтересовался он.
— Я знаю, это звучит довольно по-дурацки, Джон, но эти предметы мне слишком нравятся. Наверное, я просто не хочу лишиться этого удовольствия и волшебства.
Его смех загремел по всей комнате.
— Ох, Финн, ох, Финн… Я всегда это знал. Вы действительно хороши в этом, и вы это знаете, хотя подчас и делаете совершенно глупые ошибки. И из-за этого вы здесь вдвойне желанный гость. Есть еще идеи, чем вы могли бы заниматься?
Это был вопрос, которого я боялся больше всего, но, видно, уж пришло время на него ответить.
— Джон… ну… я… ох, короче, я думаю, что хотел бы служить Церкви.
Я ждал взрыва, но ничего не произошло. Он просто сказал «О!», хотя его голос упал на пару октав. Никакой антирелигиозной проповеди не последовало. Он просто спросил:
— Почему, Финн? Почему? Вы можете мне объяснить?
— Это просто важно для меня, Джон, вот и все. Я не смогу привести вам никаких других причин.
— Разумеется, важно, — отвечал он. — Важно знать, кто мы и где находимся. И почему тоже, если вопрос в этом. Но я не уверен, что вы все хорошо обдумали.
Его ледяное спокойствие поставило меня в тупик.
— Джон, я, честно говоря, думал, что вы…
— Что у меня пробку выбьет от злости…
Я кивнул.
— Знаете что, Финн, — сказал он с улыбкой, — и я не родился атеистом. Чтобы лишиться веры, мне пришлось работать не покладая рук. Я не буду отговаривать вас стать священником, если это то, чего вы действительно хотите. Все, о чем я осмелюсь вас попросить, — как следует и хорошенько подумайте, прежде чем принять решение.
Наверное, я сделал какое-то движение, говорившее о том, что мне надо задать ему вопрос. Он положил ладонь мне на руку:
— Никаких вопросов, юный Финн. Только не сейчас. Возможно, в один прекрасный день вы навестите меня еще — уверен, таких дней и таких визитов будет очень много, — и тогда я смогу все вам рассказать, но не сейчас. Есть, однако, один момент, который вам, возможно, захочется обдумать, прежде чем взвалить на себя это бремя. Вы не принесете Библию из моего кабинета? Она там, на маленьком столике возле лампы. Чего вы так удивляетесь? Да, у меня есть Библия, и, более того, я ее даже читал. И даже не один раз — в основном, надеясь, что я что-то упустил, но, боюсь, это не так.
Я принес из кабинета Библию, положил ее на стул рядом с ним и отступил на шаг. Его следующие слова были настолько неожиданны, что я не мог не расхохотаться.
— Вы пьете пиво, Финн?
— Ну, раз или два в жизни пробовал, да и то немного.
— Полагаю, одна кружка не повредит молодому человеку, который скоро отправляется в мир. Я сварил его сам и горжусь плодами моего труда.
Он протянул мне кружку пива.
— Прежде чем выпить, не могли бы вы прочитать мне стихи 19 и 20 из второй главы Книги Бытия?