Анна и Черный Рыцарь
Шрифт:
— Сколько страниц в Библии, мистер Джон? Сколько там страниц?
— Страниц? — переспросил он. — Страниц… Я совсем не уверен, но там, должно быть, примерно тысячи две страниц или около того. А почему ты спрашиваешь?
— А сколько страниц, на которых мистер Бог творит мир? Ну, когда он делает все вот это.
— Не особенно много. Наверное, не больше пяти.
— Это как вот те скелеты, правда, Финн? Это совсем не важно, да?
Поскольку я понятия не имел, что за этим последует, и меня уже неоднократно втягивали в подобные споры, сказать мне на настоящий момент было особенно нечего.
— Это все на остальных страницах, мистер Джон. Это все там, дальше.
— Что, моя юная леди? Что там, на остальных
Со счастливой физиономией («я же вам говорила») она закончила:
— Все мясо, чтобы нарастить на кости. На эти скелеты, вот.
Джон смог выдавить только:
— Понимаю. Я должен это запомнить.
Джон был наголову разбит с одного залпа; все его факты и цифры оказались сметены одним-единственным «мало мяса», причем говорила она, естественно, не о плоти давно мертвых чудовищ. Я надеялся, что она не заведет снова ту же песню, но, видимо, тщетно…
Аннино «мало мяса» относилось ко всем тем формулам и уравнениям, которым Джон меня учил и с которыми мне так нравилось возиться. Она недвусмысленно объяснила мне, что все эти штуки с цифрами были всего лишь кучей старых костей, скелетом. Не то чтобы она что-то имела против них, но по-настоящему важным было нарастить на них побольше мяса.
А после этого она заявила ему:
— У них нет никаких снаружи, мистер Джон, — и через секунду, — и внутри тоже нет.
Ничего не скажешь, трудно испытывать восторг по поводу чего-то такого, у чего нет ни внутри, ни снаружи.
Несколько недель дети только и разговаривали, что о грядущей Ночи костров [18] и о том, сколько у кого всяких шутих и фейерверков. Праздник должен был состояться на Дворе Луны, который взрослые упорно называли не иначе как свалкой. Для детей же это была страна фантазий и открытий, место, где привычные правила уступали место полной неопределенности — никогда не знаешь, что найдешь в той или иной куче мусора. Это была живая инъекция жизни. Временами мне начинало казаться, что даже нормальные законы природы там стесняются действовать в полную силу. Сколько я себя помнил, это место называлось Двором Луны. Взрослые старались его избегать и считали опасным. Оно их нервировало, как соринка в глазу; то и дело раздавались призывы уже что-нибудь с ним сделать. Я убеждал Джона и его сестру прийти посмотреть на наш праздник, и в конце концов была достигнута договоренность, что мы встретимся там в семь часов вечера. Мне всегда было забавно стоять посреди Двора Луны — оттуда открывался вид на колокольню приходской церкви, в которой преподобный Касл часто вещал об иной земле, где действуют другие правила и где все куда лучше, чем тут, у нас, потому что Иисус поставил там все старые правила с ног на голову. Двор Луны был как раз таким местом, где правила были и другими, и лучше, чем у нас. Поэтому взрослым тут не нравилось. Им тут было не по себе, потому что они не знали правил и не могли за них уцепиться, а еще не умели играть с мистером Богом. Они не могли посмотреть на него другими глазами.
18
Ночь костров, или День Гая Фокса, — празднуется в память о событиях 1605 года, когда католический священник Гай Фокс пытался поджечь по религиозным мотивам здание парламента в Лондоне. Фокса поймали и казнили, и с тех пор каждый год его портреты и чучела сжигают в ночь на 6 ноября.
— Люди смотрят на него теми же глазами, — терпеливо объясняла мне Анна, — а на Двор Луны нужно смотреть совсем другими глазами.
У меня просто не хватило духу сказать ей, что для большинства взрослых это было слишком трудно. Поэтому я промолчал.
Много часов мы с Дэнни и Нобом собирали все, что могло гореть, и сооружали приличный костер, в то время как ребятня вымогала у прохожих мелкие монетки:
— Дайте малышу пенни, мистер!
Мальчишки постарше делали грелки для рук.
Ввиду надвигающейся зимы не было ничего важнее, чем хорошая грелка для рук. Любой, у кого была такая грелка — безопасная и добротно сделанная, — сразу же становился центром целой толпы ребятишек. Особой популярностью пользовались большие жестянки из-под какао с проверченными в днище дырками для воздуха и крышкой, которую можно было плотно закрыть. Снабдите такую парой футов проволочной обмотки и деревянной ручкой — и вы во всеоружии. Когда в такой грелке поджигали бумагу, деревяшки и уголь, а потом несколько раз энергично махали ею, чтобы топливо разгорелось, об нее можно было греть руки в самые лютые холода, а ее счастливый обладатель был просто «царем горы».
В назначенный час мы все собрались в конце улицы. Старшие мальчики несли большие жестянки с шутихами, а у трех-четырех были грелки на длинных проволоках, которыми они раскачивали, будто кадилами в церкви. Поскольку дорога на Двор Луны шла по берегу канала, Салли решила, что нам не помешает парочка парафиновых ламп, чтобы было видно, куда идти.
— Я не смог принести картошку, — сказал Хек, — у Ма не было денег.
— Неважно, — отвечал я, — мы добудем несколько штук в лавке.
— А у меня есть пакетик тянучки, — встряла Банти.
— 'от эт здорово, — сказал еще кто-то, — эт заставит тебя 'оть немного помолчать.
— Ах ты сволочь, ты, ты сволочь, вот!
— У кого-нибудь есть что-нибудь еще? — меланхолично поинтересовался я.
— Мешок арахиса…
— У меня — поджаренная кокосовая стружка, — сказал кто-то еще.
Мало-помалу набирался скудный, но все-таки урожай.
— А у тебя ничего нет, Финн? — поинтересовалась Кэт.
— Разумеется, есть, — ответил я. — Несколько плиток шоколада и пакет жвачки.
— А у тебя, Милл? — спросил Ниппер.
— Есть, — отвечала она, — но это только для взрослых вроде меня, а не для детей типа вас всех.
— Я уже взрослая, — запротестовала Кэт. — По-твоему, я не выросла? Посмотри сама, Милл! Ну-ка признавайся, что там у тебя в сумке? А?
— А ну-ка убери оттуда свой любопытный нос. Он тебе еще пригодится.
— Бьюсь об заклад, это бухло, да, Милл?
— Спорим на миллион фунтов, это виски… Спорим?
— Какое оно на вкус, Милл?
— Дай попробовать! Ну дай!
— Да ну вас, — смеялась Милли. — Отстаньте. Это только для меня и Салли. Когда станете такие же старые, как я, тоже будете беречься от холода и сырости.
— А сколько лет нашей Милли, Финн? — спросила меня Анна.
— Не знаю, Кроха. Даже понятия не имею.
— Она что, правда такая старая, как говорит?
— Спорим, ей пятьдесят? — встрял в разговор Хек.
— Не может быть! — закричал кто-то еще. — Спорим, ей не больше тридцати пяти, правда, Милл?
— А ну охолоните, — строго сказала Милли. — Так я у вас скоро буду в инвалидной коляске разъезжать. Если вам так уж интересно, мне на Рождество стукнет двадцать.
— Вот ужас-то, да? — посочувствовала Роза. — Ну, нет худа без добра. А подарок у тебя будет один за два праздника или все-таки по одному на каждый?
— А праздновать будешь, Милл? Можно я приду?
— И я?
Нескончаемый детский щебет разносился в холодном ночном воздухе. От канала поднимался туман. Дыхание разгоряченных детских ртов ткало в бледном свете фонарей узоры, похожие на застенчивых привидений, которые растворялись в зимнем воздухе не в силах сами поддерживать в себе жизнь. Подойдя к мосту, по которому мы намеревались пересечь канал, мы увидели на той его стороне костер. В небо взмыла ракета, таща за собой кружевной хвост из искр.