Анна и Черный Рыцарь
Шрифт:
— Насколько я помню, ни с кем, — ответил я.
— Рад, что вы тоже этого не знаете, Финн. Меня всегда удивляло, кого имеет в виду бог, когда говорит: «Сотворили мы человека по образу нашему». Кто эти «мы», к которым он обращается? Вот тут-то я, наверное, и потерял свое видение. Это всю жизнь не давало мне покоя. Я очень рано решил для себя, что все тайны должны быть рассеяны, а чудеса препарированы. Не уверен, что это было такое уж хорошее решение. Оно меня угнетает. А потом были строчки: «И увидел Бог, что это хорошо». «Хорошо» — это «красиво», как вы думаете, Финн?
— Возможно, Джон, возможно. На самом деле я не знаю.
— Я так счастлив, когда вы берете юную леди с собой в гости, делайте это почаще, прошу вас. Нет-нет, только не говорите, мол, это потому, что я стар, а
— Думаю, да, — сказал я.
— Какое присутствие духа! В последний раз, когда вы у меня были, она заявила мне, что я не прав.
— Как это получилось? — спросил я.
— Меня угораздило сказать, что она — само волшебство.
— И?
— Когда я услышал ее ответ, то просто не поверил своим ушам. На какое-то мгновение я подумал, что она высоко себя ставит, даже слишком высоко, но потом понял, что это не так.
— Не таите, Джон. Что она сказала?
— «Нет, мистер Джон, — с достоинством сказала она мне, — я не волшебство. Я — чудо». Как вам это понравится?
— Абсолютно в ее духе.
— Нет, вы делаете ту же самую ошибку, что и я. «Чудеса, — пояснила она, — это когда ты пожалуешься мистеру Богу и он отведет тебя назад, чтобы найти то, что ты потерял». У меня нет особой уверенности относительно того, чтобы пожаловаться мистеру Богу, но вот в возвращении назад, чтобы найти потерянное, есть некая доля истины. Так что, кто знает, Финн, может быть, она и чудо. Приводите ее сюда так часто, как только сможете.
Нет сомнений, Джон очень сильно изменился по сравнению с тем, каким он был, когда мы с ним только познакомились. Он стал более добродушным, хотя наедине со мной еще мог иногда превратиться в старого жесткого и язвительного Джона, которого я знал раньше. С Анной он был куда мягче, что само по себе было странно, потому что, по идее, мягче он должен был быть со мной. Он и не догадывался, какой жесткой на самом деле была Анна! Как и у многих, кто постоянно с ней общался, у него сложилось о ней довольно превратное впечатление. Да, она была милой и обладала всеми качествами, которыми должен обладать ребенок ее возраста, но когда вас регулярно будят посреди ночи, чтобы срочно поговорить обо «всяких вещах», то вы невольно начинаете видеть ее в несколько ином свете. Забавно в три часа утра быть разбуженным вопросом: «Финн, вот те вещи, про которые ты говорил вчера, как они получаются?» или «Что вот это значит, то, про что ты мне рассказывал?» До нее никак не доходило, что в это время суток мне стоило огромных трудов понять, кто я такой, не говоря уже о том, чтобы внятно объяснить, что собой представляют «те вещи», учитывая, что они могли представлять собой все что угодно — от рисового пудинга до действующего вулкана. В такие моменты она отнюдь не казалась мне милой. Но я не возражал. На самом деле стоило мне оправиться от потрясения при первой попытке открыть глаза, как ситуация начинала доставлять мне живейшее удовольствие.
Часто именно посреди ночи и случались самые важные вещи.
— Финн… Финн… Викарий!
— А? Что?! Что такое про викария? Что он еще натворил?
— Зачем ему нужно все время защищать мистера Бога и пугать людей?
— Никаких идей, Кроха.
— Почему он все время защищает мистера Бога и нападает на людей?
— Без понятия.
— Нет, ну почему он так делает?
— НЕ ЗНАЮ.
Все это несколько не вписывалось в мои представления о здоровом сне, но именно так я и привык проводить ночи. Мало кто знал об этих ночных беседах, как и о молитвах, которые я слышал каждую ночь. Интересно, что сказал бы по их поводу преподобный Касл?
— Привет, мистер Бог. Это говорит Анна.
Отличное начало, не правда ли? Иногда мне казалось, что так она дает мистеру Богу понять, с кем он, собственно, разговаривает. Следующей фразой могло оказаться: «Слушай, мистер Бог…» или даже «Вот что я тебе скажу, мистер Бог…» Она могла с легкостью отругать его или, наоборот, рассказать, как все замечательно. Наверное, нужно быть на очень короткой ноге с мистером Богом, чтобы вот так заявить ему: «Слушай, мистер Бог, ты его за это не ругай…» Анна на этой самой ноге явно была. До такой степени, что временами выходила из себя. Именно в такие моменты нежность и мягкость, которые видели в ней другие, уступали место жесткости, которой явно никто не предполагал. Когда Джон говорил со мной о мамином и Аннином видении, у меня начинало все чесаться. О видениях я знал очень мало. Если я правильно его понимал, нам всем немного недоставало видений, существ из иных миров, таинственных голосов и всего такого прочего. У нас была куча разных дел и совершенно не хватало времени на подобные чудеса. Джон рассказывал мне, как ему нравится ее общество и ее бесконечный щебет, и добавлял: «Все-таки она совершенно эклектична». В его устах это звучало так, будто у нее были явные признаки заражения чумой или еще чем похуже. Этого слова мне раньше не доводилось слышать, поэтому я обратился к словарю. Под эклектикой подразумевалось то, что Анна выхватывает из контекста элементы, которые ей нравятся. И что с того? Да, она всюду подцепляла всякие новые штуки, чужие мысли, чужие образы, которые ее почему-либо устраивали. Джон на самом деле не понимал самого простого. Анна не только собирала разнородные кусочки реальности, которые она где-то нашла или которые ей просто понравились, но и собирала из них новое целое и, когда оно было готово, преподносила получившийся букет мистеру Богу. Не просто охапку, а именно букет, и притом составленный по всем правилам искусства аранжировки и лучший из всех возможных. В этом она была очень жесткой. На это уходило много времени. И далеко не всегда она сразу находила то, что ей требовалось для завершения композиции.
В день традиционного пикника воскресной школы, который раз в году настигает несчастных детей, я не смог поехать с ними. В ту субботу мне пришлось отработать несколько часов сверхурочно. Я еще умудрился вовремя привезти детей в назначенное место и даже подождать с ними, пока подъедет шарабан.
— Жалко, что ты не можешь поехать, Финн, — сказала Милли. — Не волнуйся, нас вполне достаточно, чтобы присмотреть за этой оравой.
После работы я решил зайти к старому Джону. Мне нравилось проводить у него время, а кроме того, он по-настоящему радовался, когда я вдруг приходил.
— Рад вас видеть, молодой Финн. Вы один?
— Анна отправилась на море с ребятами из воскресной школы.
Мы поболтали о том о сем, выпили несколько пинт, съели несколько сэндвичей, и разговор неизбежно свернул на Анну.
— Никогда невозможно сказать, Финн, дразнится она или нет.
— Я понимаю, о чем вы говорите. Не стану утверждать, будто все, что она говорит, имеет смысл, — вовсе нет. Но все равно, Джон, не стоит полностью сбрасывать все это со счетов.
— Вот именно. Она так часто перемешивает предмет разговора со всякими посторонними вещами, что я далеко не всегда понимаю, о чем вообще речь.
— Где-то я это уже слышал, — пробормотал я.
— И тем не менее, Финн, невзирая на то что мы с вами могли бы счесть полной неразберихой, она умудряется рисовать крайне захватывающие картины, которые я не променял бы ни на что другое.
— Не беспокойтесь, Джон, она и не позволит вам ни на что их променять.
— Вам известны мои взгляды на религиозные вопросы?
— Да, слышал кое-что.
— Больше всего меня удивляет ее отношение к ее драгоценному мистеру Богу. Разумеется, Финн, меня совершенно не касается, верит кто-то в бога или нет. Если это приносит ему утешение…
— Не утешение, Джон, — сказал я. — Это было бы слишком легко. Радость. И вот это уже трудно.
— Я как раз собирался сказать, Финн, что она, кажется, знает своего бога так хорошо, что… — Он долго молчал, а потом продолжил: —…что я уже не могу отделить одно от другого. Это ужасно странно, Финн.
— Что именно?
— Тот факт, что чем меньше мы знаем человека, тем больше между нами разница, и наоборот, чем лучше мы с ним знакомы, тем более похожими кажемся.
— Интересная мысль, Джон. Наверное, если бы мистер Бог понимал, насколько они с Анной похожи, то мог бы быть и чуточку повеселее.