Анна Иоановна
Шрифт:
– Вы губите себя, – сказал он Артемию Петровичу, схватя его за руку и легонько пожав её.
Зуда присовокупил шёпотом:
– Слушайте его, а не то беда! – Потом сказал вслух: – Колдун вовсе не пьёт.
– Избавьте меня! – умолял жалобным голосом астролог, – зато я предскажу вам будущность вашу. Выньте из урны ваш жребий.
– Посмотрим, посмотрим!
Хозяин опустил в волшебный сосуд руку; между тем чародей протяжно запел непонятные слова, как муэдзин взывает на минарете к молитве.
– Эй, люди, сюда! – закричал Волынский. – Держите его! Беда колдуну, если он напророчит мне худое: утоплю в вине.
Человека
Волынский вынул из урны свёрнутую бумажку и прочёл: «Берегитесь! Все ваши гости – лазутчики Бирона, выучившие роль ваших друзей и приехавшие к вам под именами их. Они хотят втереться к вам в кабинет. Не оскорбляйте рыцаря: это брат герцога».
Рука записки была та же, которою писали длинное таинственное послание.
– Хитрая штука! – вскричал хозяин, стараясь не казаться озабоченным. – Предсказывать, что мне не будет более успеха в волокитстве!.. Качать его за то!.. Эй, качать колдуна! Осторожнее! – прибавил он потихоньку одному из своих слуг, взявшихся за волшебника.
И двадцать молодцов, исполняя свято приказ своего господина, под лад песни бросали гостя вверх, как мячик, и принимали его бережно на руки, будто на пуховики. Между тем Артемий Петрович шепнул под шумок одному из своих слуг, чтобы стерегли вход в кабинет, отослали домой сани приехавших гостей и запрягли три удалых тройки с собственной его конюшни; потом, возвратясь к мнимому Перокину, продолжал начатый с ним разговор.
– Вот видишь, любезный друг, – сказал он, – я только что пред вами получил прошение на имя государыни за подписью какого-то Горденки и ещё нескольких важных лиц. В нём описываются злодеяния Бирона. Но – слышишь? Просят вина! Не взыщи. Завтра в восемь часов утра приезжай ко мне с нашими задушевными – я вам расскажу всё подробно.
– Зачем откладывать?.. Завтра… что-нибудь помешает…
– Нас могут услышать.
– Войдём в кабинет…
– Не могу, право слово!.. Эй! Маршалок! Бокал сюда! – закричал грозно Волынский, пристав к шумящим гостям, и запел:
Чарочка мояСеребряная,Кому чару пить,Кому выпивать…Да какая же чара! – прибавил он, наливая бокал, – не только с хмельком, да и с зельицем…
– Выпить еёАртемию Петровичу, –запели два-три голоса с коварною усмешкой.
– А я так думаю – всем гостям моим, – возразил с такою же усмешкою хозяин.
И чара обошла всех гостей, кроме волшебника, успевшего скрыться.
– Эй! Скорей ещё вина!
Чертёнок, воспользовавшись обращением Волынского к своему дворецкому, погрозил вслед пальцем и примолвил:
– Поболе таких вин, как твои, господин
На эту шуточную угрозу, Волынским услышанную, он отвечал:
– У нас, по милости хозяина, во всякое время найдётся довольно вин, чтобы виноватым быть. Беда, беда сбитенщику! За ним, я вижу, опять недоимка. Зуда, не отходи от него, пока не очистит, а то в доимочный приказ, и на мороз босыми ногами.
– Что скажете вы на всё это, господин рыцарь? – спросил чертёнок молчаливого крестоносца.
Рыцарь ударил по эфесу меча своего.
– Ошиблись, господин! Вы вместо секиры привесили благородный меч, – сказал Волынский, горячась.
– Не миновать тебе и её! – был ответ рыцаря, как будто вышедший из могилы.
Хозяин вспыхнул, но старался скрыть своё негодование.
– Что-то помалкивает наша Семирамида? – лукаво спросил инка.
– Она горюет, – продолжал Волынский, – что ошиблась в выборе своего рыцаря. Но добрая Семирамида узнает когда-нибудь свою ошибку – к чёрту угрюмого конюшего, – при этих словах рыцарь нахохлился, – и блаженство польётся в её стране, как льётся теперь у нас вино. Друзья, за здоровье Семирамиды!
– За здоровье Семирамиды! – воскликнули гости, и стопы зазвучали.
– Виват! – возгласил турок.
– Ура! Родное ура! – закричал хозяин.
– Виватом у нас в Петербурге встречает войско свою государыню.
– Войску велят немцы-командиры, а нам кто указывает! Ура! Многие лета царице! Веки бесконечные её памяти!
– Слышишь? – сказал чертёнок шёпотом, толкнув монаха. – Память ей вечная!
– Да, да, я слышал, – отвечал капуцин, – слышал, верно, и благородный рыцарь. Мы все свидетели; от этого он не отопрётся.
Волынский подошёл к своим слугам и приказал, чтобы качали попеременно всех его гостей.
– Бойчее! – прибавил он мимоходом. – Разомните им кости!
Этот приказ развязал руки качальщиков. Надо было видеть, как летали турок, чертёнок, капуцин и прочие маски.
– Злодеи! Разбойники! Тише, родные, пощадите! – кричали они, посылаемые сильными руками к потолку.
При этом действии славили гостей под именами Перокина, Щурхова и других, за кого приказано было людям принять их. Едва унеся своё тело и душу из этой потехи, они ещё принуждены были щедро наградить за славление: так водилось у наших предков. Перокин более всего держался за свои уши, но бородавка на одном из них не уцелела. Волынской притворился, будто этого не заметил. Грозный рыцарь, по просьбе его товарищей, Семирамида, из уважения к её высокому сану и полу, и Тредьяковский, который уже храпел на стуле в углу комнаты, обняв крепко свою «Телемахиду», одни избавились от торжественного возношения под потолок.
– Умирать! – закричал Волынский, став на середину зала. И вся многочисленная дворня, бывшая в комнате, окружив своего владыку и преклонив голову, пала к нему в ноги, как морские волны, прибитые взмахом ветра к подножию колонны, стоящей посреди пристани. Несколько минут лежали слуги будто мёртвые, не смея пошевелиться; но вдруг, по одному мановению своего господина, встали, затянув ему громкую песню славы. Под лад её подняли его на руки и осторожно покачали. Когда ж эта русско-феодальная потеха кончилась, Волынский нарядился в богатый кучерский кафтан и предложил своим гостям прокатиться.