Анна Каренина, самка
Шрифт:
Однако Каренин не произнес ритуального заклинания самопринижения. Возможно, но не хотел гасить эмоциональную бурю внутри Анниного организма, таким образом подсознательно осуществляя месть за свою поруганную супружескую честь. Что опять-таки требует пояснения…
«Местью» называлось нанесение ответных эмоциональных или физических повреждений нападающему. Это было естественной оборонительной реакцией, правда, иногда весьма запоздалой. Огромный Колдун, как о том говорила мифология, требовал от своего помета отказаться от нанесения ответных повреждений. И даже напротив, он рекомендовал подвергшейся нападению особи
А вот «честью» назывался такой комплекс программ поведения, который вынуждал особь совершать поступки, как правило, противоречащие ее биологическим и даже социальным интересам, но зато выгодные тем особям, которые пользовались программами «чести» в своих целях. Так, например, навитые поверх территориального инстинкта программы «чести» требовали от субдоминантных самцов жертвенного поведения во время конфликтов между ареалами. Это была «двухэтажная» конструкция: территориальный инстинкт во время битвы блокировал инстинкт самосохранения, а программы «чести» тормозили разумные доводы о том, что битва выгодна в первую очередь доминантным самцам, а не тем, кто в ней погибает.
Программа «чести», например, могла потребовать от одного самца вызвать другого самца на смертельный поединок, если тот совершит случку с самкой «оскорбленного» и об этом станет известно. Причем «оскорблением чести» считалась не сама случка, а информационное оповещение о ней членов социума. Правда, во времена Анны этот дикий животный обычай смертельных поединков между самцами ушел в прошлое, сменившись более свободной процедурой расторжения брачного союза.
– Так почему ты не желаешь слушать мои гипотезы о Боге? – Самец устремил на Анну темные диафрагмы своих фотодатчиков.
– Потому что они глупые! И кощунственные.
– Помилуй, Анна. Да отчего же тебя так нервирует кощунственность? Ведь это просто слова!
– Оттого, что мне неприятно их слушать. Ты оскорбляешь Создателя.
– Разве Создателя можно оскорбить? Что за глупости ты говоришь, Анна, подумай сама! Оскорбить можно только равного себе. Но ты не можешь оскорбить клопа, так же, как он не может оскорбить тебя. В этом смысле вы вообще не пересекаетесь. А разница между Творцом мироздания и жалкой козявкой, навроде тебя, еще больше, чем пропасть между клопом и тобой.
– Ты назвал меня козявкой! И после этого…
– Тьфу ты! Бабий ум… Анна! Запомни: по сравнению с Богом мы все козявки и даже меньше.
– Значит, ты все-таки веришь в Бога?
– Какое это имеет значение в контексте нашего разговора?
– Если ты веришь в бога, зачем ты его ругаешь?
– Господи… Да не ругаю я. И не хвалю. Хотя бы потому, что человек не может оскорбить бога. Поэтому твои страхи перед богохульством просто смешны.
– Я все равно не хочу этого слушать!
– Боишься, что Бог не возьмет тебя в рай и что твоя душа не сольется с Богом?
– Этого все боятся… Только не говори, что слияние моей души с богом произойдет в виде поедания. Это неприятная метафора.
– А в виде чего же? – Изображая интерес, самец усилием небольших мышц приподнял шерстистые клочки над органами зрения. – Как это еще может произойти?
– Как капля попадает в океан.
– Значит, капля – это нормальное слияние? А слияние путем поглощения через рот тебя не устраивает?
– Оставь, Каренин! Я не желаю…
– Преотлично! Мы не желаем!.. Спрошу тогда иначе: когда твоя душа сольется с Богом тем или иным способом, сохранишь ли ты свою индивидуальность?
– Несомненно!
– Значит, слияние будет неполным?
– Почему?
– Потому что капля, упавшая в океан, перестает быть каплей. Она теряет индивидуальность и становится неразличимой частью океана.
– Думаю, я сохранюсь, как чувствующая и мыслящая субстанция. Иначе все бессмысленно…
– Значит, с Богом ты не сольешься? Потому что чем больше слияние, тем меньше Анны и наоборот.
– Возможно. Надо спросить батюшку. Мы, наверное, говорим сейчас страшную ересь…
– А ты боишься говорить ересь?
– Я не хочу впадать в ересь, ибо надеюсь на спасение.
– То есть ты хочешь на том свете не слиться с Творцом в единый сияющий организм, а остаться собой – со всеми своими причудами, ошибочными мыслями, ересями и желаниями?
– Да, наверное, так, хотя, быть может, это грех, но я не хочу исчезать совсем…
– Хочешь попасть в рай?
– Конечно, хочу.
– А как ты представляешь себе рай, Анна?
Анна уже раздвинула присоску, чтобы ответить, ей казалось, что из ее ротовой полости вот-вот полезет звуковая волна, но ничто оттуда не вылезло, поскольку Анна вдруг поняла, что сказать ей в общем-то нечего. Она, конечно, знала примитивные представления низкоранговых особей о рае, как о месте, которое находится на небе, где-то в облаках. Она также знала, что там растут сады, и слышала слово «кущи». Однако, будучи образованной самкой, она была осведомлена о том, что облака есть водяной пар и никакие деревья на небе расти не могут. Поэтому озвучивать явные сказки о заоблачных садах и гуляющих там душах, которые день-деньской только тем и занимаются, что играют на арфах, ей показалось глупым. Поэтому самка вновь заузила присоску, немного подумала и разузила ее для модуляции следующей информации:
– Этого никто не знает, как там все устроено. Я знаю только, что мне там будет хорошо. Всегда хорошо. Вечно.
– Хм… – Каренин встал на улице и покрутил головой, озирая окружающее пространство. – Я не очень часто бывал в Гельсингфорсе, и, возможно, мы слегка заблудились. Хотя нет! Кажется, наша гостиница в той стороне. Нужно идти от моря в сторону Сенатской площади… Значит, говоришь, в раю тебе будет вечно хорошо?
Анна твердой округлостью головы совершила качательное движение в знак согласия. Легкий ветерок развевал длинный клок шерсти, который кокетливо выглядывал из-под ее шляпки, и Каренин невольно залюбовался своей еще вполне пригодной для случки самкой. Ему даже пришла идея ближе к вечеру совершить с ней акт замечательного совокупления, но он тут же оставил эту мысль, догадавшись, что может встретить отпор, если ее эмоциональная привязанность к постороннему самцу чересчур велика.