Аномальные каникулы
Шрифт:
— Минута, — громыхнул в ушах голос Ворожцова. — Пора.
— Да, — неслышно сорвалось с губ Тимура. — Успею.
Он поднял дробовик, ставший вдруг легким, как игрушечный, и выстрелил. Оглушительно громыхнуло. Дробь снесла ножку штатива и ушла в угол. Прибор крутанулся, рухнул на пол.
Тимур переломил обрез. Подцепил теплую гильзу, чувствуя как полоски застрявшей под ногтями земли наконец крошатся. Вставил новый патрон. Защелкнул. Взвел курок.
Грянул второй выстрел. Дробь отщипнула от пластикового корпуса краешек и заставила прибор бешено завертеться на месте.
Тимур снова переломил обрез. Вынул гильзу, вогнал патрон. Хрясть. Щелк. ВорожцовЭпилог
Шаг. Шаг. Еще шаг.
Они выходили одинаковыми, как удары метронома. Гулко отдавались в пустоте. Нет, не в той пустоте, что снаружи: вокруг мелькал ставший уже привычным странноватый пейзаж. Эхо шагов громыхало в той пустоте, что заполнила все нутро Ворожцова и не желала уходить. Словно прописалась.
«Прописалась», — зацепилась на мгновение мысль. Значит, это навсегда. Неужели это навсегда? Ворожцов украдкой посмотрел на Тимура. Тот шел в двух шагах от него. Подавленный. Необычайно задумчивый. Такого Тимура Ворожцов прежде не видел. Он как будто понял что-то или был на пороге понимания. Как будто. Ворожцов и сам как будто что-то осознал. Какое-то время он даже был уверен в своем знании. Оно казалось нехитрой истиной, до которой так просто и так сложно дойти. Ведь живут же люди всю жизнь и не доходят, а он дошел. Но все вокруг зыбко, даже истина. То, что еще вчера было выстрадано и казалось непогрешимым догматом, сегодня расшибалось в прах. Может быть, это самый главный догмат — нет никаких догматов? Только что тогда дальше? Как дальше? Куда? Он прожил чуть больше пятнадцати лет. И еще три дня. Эти три дня перекорежили все, с чем он существовал предыдущие пять с половиной тысяч дней своей жизни. Три дня назад были цели, желания, чувства. Сейчас не было ничего. Только пустота внутри и зыбь под ногами. Три дня назад были друзья…* * *
…Ворожцов выскакивает на перрон, оглядывается. Номер вагона он знает, но теперь надо понять, откуда эти вагоны считают: от головы поезда или от хвоста. Сосчитать он не успевает. Слева над толпой взлетает к небу рука, машет приветственно. В этом взмахе есть что-то особенное. Нарочито взрослое и оттого совсем несерьезное. Наивное.
Подтянув сползающую лямку рюкзака, Ворожцов поворачивает налево. Встречающие, провожающие, уезжающие, приезжающие, торгующие, попрошайничающие — вокзал живет обычной жизнью. Он идет сквозь эту жизнь, потому что видит цель. Впрочем, об этом он даже не задумывается. Подходит к стоящей возле вагона троице. Мазила опускает наконец длинную руку с широкой ладонью и радостно улыбается:— Привет.
Ворожцов пожимает ему руку. Затем Тимуру. Сергуне. Блондинчик ухмыляется, но молчит. Видно, не придумал еще, как поддеть. Или не в том настроении.
Тимур смотрит по сторонам, водит по непрестанно движущейся толпе взглядом. Ищет. Ждет. Сергуня делает глоток пива из бутылки, кивает:
— Ворожайкин, пива хочешь?
Пить хочется. Пива — нет. Ворожцов неопределенно поводит плечами. Сергуня со смаком прикладывается к бутылке.— Хочешь? Вон палатка, — указывает он в сторону и ржет.
Ну да, когда это Сергуня был не в том настроении, чтобы обойтись без издевок…
Ворожцов отворачивается. Тимур цепляется за что-то взглядом, машет. Коротко, не так, как Мазила, до последнего изображавший ветряную мельницу. Поняв, что его увидели, Тимур опускает руку.
Вдоль синего бока вагона к ним идут Леся и Наташка Казарезова. Девчонки красивые, но по-разному. У Наташки красота глянцевая, подиумная. Такие нравятся всем. Леся другая. Ее красота спокойнее.
Ворожцов хочет поделиться этой неожиданной мыслью, но делиться не с кем. Сергуня засмеет, Тимур назовет занудой, Мазила вообще не поймет.
Девчонки подходят ближе. Тимур улыбается им. Точнее — Лесе. Ворожцов чувствует, что хмурится. Ему нравится Леся, и с Тимуром ссориться не хочется. Но уступать он тоже не намерен. Тимур здоровается с девчонками. Сергуня фиглярствует, напрашивается на дружеский поцелуй, но получает лишь уничижительный взгляд со стороны Казарезовой.— Слюни собери, — надменно говорит Наташка.
— Не очень-то и хотелось, — вворачивает блондинчик. Он совсем не расстроен. — Или ты, Козлорезкина, думаешь, что все только и мечтают припасть к тебе губами? Других полно.
Сергуня показушно пялится через плечо Ворожцова на проходящую мимо девушку. Девушка интересная и старше Казарезовой лет на пять. Девушка оформилась во всех смыслах. Наташка все прекрасно видит и понимает, но не сдается.
— Полно, — кивает она в сторону Ворожцова. — Вот с ним и целуйся.
Мазила смеется. Виновато смотрит на Ворожцова, но продолжает хихикать. Не над ним, над Сергуней.
— Давайте в поезд, скоро отправление, — говорит Ворожцов, чтобы перевести тему.
— Не писюкай, Ворожа, — лыбится Сергуня. — Без нас не уедут.
Мазила послушно разворачивается к караулящей у вагона проводнице. Наташка и Леся устремляются за ним. А следом чуть ли не наперегонки срываются Ворожцов с Тимуром. Последним — Сергуня.
У вагона небольшая заминка. Проверка билетов, документов. Проводница — серьезная и внушительная тетка, шутить с ней не хочется. Даже блондинчик, кажется, робеет.
Первым в вагоне оказывается Мазила. За ним Леся. Мелкий неуклюже подает ей руку, вдергивает девчонку в вагон.
Далее Наташка. Длинные ноги, узкие шортики. Бабочка нашивкой на джинсовой попе.
Сергуня пытается подсадить Наташку, но, едва успев коснуться, отшатывается.
— Ворожцова лапай, — словно сплевывает она и исчезает во мраке вагона.
Тимур с Ворожцовым остаются на платформе вдвоем.— Зачем ты его взял? — тихо бормочет Ворожцов.