Аномальные явления
Шрифт:
– Идем, что ли? – послышался неуверенный голос Богдана где-то справа.
Еще некоторое время они стояли неподвижно, а потом медленно и осторожно двинулись вперед. Они шли, взявшись за руки, цепочка смертельно напуганных существ, держащиеся друг за друга, чтобы не было так страшно.
Глава II. Об отличие человека от козы
Реальность – это иллюзия, вызываемая отсутствием алкоголя
Норман Фредерик Симпсон
Центр Харькова еще не полностью восстановили и смотреть на это было больно. Можно многократно и очень убедительно доказывать и себе и другим, что ты был лишь винтиком
Не рассказал он Лесе и о самом главном, о разрыве реальности. Он вообще не говорил об этом ни с кем, за исключением Богдана. Впрочем, с Богданом он только собирался обсуждать эту тему и именно поэтому оказался в послевоенном Харькове. Непонятно, как Богдан нашел его и столь же непонятно было о чем у них может пойти разговор, но на вопрос по телефону: "Ты можешь приехать? Надо поговорить!", он не задумываясь ответил: "Приеду!" И вот теперь он стоит на краю покрытой воронками Площади Свободы и рассматривает то, что осталось от знаменитого здания Госпрома. Дорога оказалась нелегкой: прямых рейсов не было, как не было их впрочем и перед войной, и ему пришлось несколько часов ждать пересадки в огромном стамбульском аэропорту. Поэтому он не выспался и очень хотел есть: цены стамбульского аэропорта "кусались" – пришлось экономить. Из окна троллейбуса он заметил, что на Сумской уже открылись недорогие послевоенные кафе, но зайти туда было выше его сил, ведь там придется говорить по-русски. Конечно, этот язык здесь знает каждый, а многие, очень многие, даже говорят на нем дома. Но с начала войны, а точнее, с начала обстрела города, харьковчане стыдятся прилюдно говорить на этом языке. Нет уж, увольте, ему хватило и обмена парой слов с пограничниками в аэропорту. Сами фразы не запомнились, зато в памяти четко отпечатались каменные лица и брезгливо поджатые губы: гости из России появлялись здесь нечасто и желанными давно уже не были.
Впервые он побывал в Харькове много лет назад, будучи еще студентом. Их компания тогда славно провела время на море в Алуште и, оставшись без копейки денег, пробиралась домой на электричках зайцами. Здесь, в старой столице им удалось подработать на разгрузке вагонов и до Питера они уже ехали с шиком в купейном вагоне. В городе они тогда не увидели ничего кроме дебаркадеров товарной станции. и на многие годы Харьков остался для него нагромождением грязных вагонов, переплетением рельсовых путей и промозглостью рабочей душевой. Побывавшие здесь до войны, рассказывали о зелени парков, чудесных переулках, вьющихся к реке, неожиданно забавных памятниках и уютных ресторанчиках на Сумской. Ничего этого он не заметил, трясясь в троллейбусе от сверкающего свежими заплатами здания аэровокзала: в глаза бросались лишь разрушенные пятиэтажки пригородов, заложенные фанерой окна домов, да обилие строительных лесов. И вот сейчас…
Главная площадь города, некогда считавшаяся самой большой в Европе, выглядит неважно и даже кажется меньше, она скукожилась. Университет вроде бы не пострадал и кое-где в здании уже вставили стекла, но глаза многих окон еще смотрят на площадь слепой фанерой. А вот правого фасада Госпрома больше нет и обрубки воздушных мостов торчат безобразными обломками арматуры. Да и сама площадь расчищена лишь наполовину, а на другую половину обезображена воронками, завалами битого асфальта и брусчатки. Наверное Богдан, назначив мне такое место встречи, хотел чтобы я увидел и устыдился, подумал Вадим. Ну что-ж, пожалуйста, я увидел и устыдился. Но где же он? Вроде бы договорились встретиться у выхода из метро.
– Привет! – прозвучало за спиной.
Вадим резко обернулся и поймал себя на том, что не знает, как здороваться с Богданом. Надо бы протянуть руку… Но захочет ли он? Черт побери, что ты несешь! Ведь там, в выжженном "Буратиной" лесу, он первый протянул тебе руку. К черту все сомнения! …Рукопожатие у Богдана оказалось резким, но не нарочито грубым. Первым делом он испытующе посмотрел на Вадима:
– Нам надо поговорить…
Это уже прозвучало по телефону и Вадим лишь пожал плечами: надо так надо.
– Я бы тебя сводил в какое-нибудь вкусное место, но ты же знаешь, у нас сейчас многое по карточкам.
– Не надо вкусного места – Вадим поморщился.
Он хотел пояснить, что во "вкусном месте" их разговор по-русски будет звучать диссонансом и вызывать косые взгляды, а ему только этого и не хватало. Но Богдану ничего объяснять не понадобилось.
– К тому же – хмуро пробормотал он – Нам там будет неуютно разговаривать.
– Понятно…
– Ты это… не надо… дай нам хотя бы пару-тройку лет, чтобы отойти… Ну, ты понимаешь?
В голосе звучали виновато-просительные нотки, было совершенно непонятно, за что он извиняется и все это было совершенно неправильно: и извинительный тон Богдана и его виноватый вид.
– Чушь! – чуть ли не выкрикнул Вадим – Я и сам не хочу!
В глазах Богдана появилось что-то среднее между пониманием и облегчением.
– Тогда может поедем ко мне? Жена у родителей в Одессе, дети с ней. Там нам никто не помешает.
Оказалось, что Богдан живет на втором, деревянном этаже старого дома, где-то на окраине. Они долго добирались туда вначале на метро, а потом на совершенно питерского вида трамвае. Всю дорогу они молчали: Вадим не хотел говорить по-русски в общественном транспорте, а о чем думал Богдан, осталось неизвестным. Только перед домом, показывая на окна второго этажа, Богдан сказал:
– Это не наша квартира, а свояка. Здесь, в Новожаново почти ничего не падало, наверное не имело смысла тратить ракеты на местность с неплотной застройкой. А вот нашу квартиру в Алексеевке разнесло по кирпичику. Хорошо что мои были в бомбоубежище.
Богдан произносит это ровным, нарочито безэмоциональным тоном. Наверное он не хочет, чтобы в его голосе прозвучал упрек, не хочет обидеть Вадима. Получается у него из рук вон плохо, но Вадим молчит, да и нечего ему сказать. Вот они молча поднимаются по скрипучей лестнице, входят в скромно обставленную квартиру. Богдан включает чайник, достает чашки, варенье, сыр, крекеры, полузасохшие бублики. Это выглядит очень мило, но Вадим уже не ощущает ни жажды, ни голода. Все, чего он хочет, это побыстрее начать разговор, закончить его и улететь обратно в Стамбул, в Европу, куда угодно, только бы не видеть эти черные подпалины на белых пятиэтажках и фанерные окна. Богдан это понимает и торопливо начинает:
– Что ты думаешь по тому поводу?
Можно, конечно, ехидно поинтересоваться какой именно повод у Богдана "тот", потянуть время. Но это будет выглядеть донельзя глупо, да и время тянуть незачем. Но как трудно подобрать слова, ну нету их, не придумали еще подходящие слова. А не об этом ли ты размышлял все последние месяцы? С трудом выдавилось бесполезное:
– Это был разрыв реальности…
– Ты уже это говорил, помнишь?
Он действительно произносил это слова много дней назад там, на выжженной термобарическими снарядами земле.