Антарктическая одиссея. Северная партия экспедиции Р. Скотта
Шрифт:
Естественно, мы выходили только при крайней необходимости и дома тоже было очень холодно, поэтому большую часть времени приходилось проводить в спальных мешках. Мы не вылезали из них для завтрака – еду разносил по местам дневальный – и, поев, пребывали в том же положении до одиннадцати. Потом, если погода благоприятствовала нам, вставали, одевались и шли работать. Возвращались обычно около трех часов. В плохую погоду продолжали лежать в мешках, дремля или предаваясь своим мыслям до самого обеда. Только вечером завязывался общий разговор. Поразительным в этой зимней спячке было то, как легко, без малейших признаков внутреннего сопротивления или протеста, вся партия примирилась с бездеятельным прозябанием. По крайней мере четверо из нас – люди необычайно активные, в обычных условиях они ни минуты не сидят без дела, я же никогда не предполагал, что смогу чувствовать себя счастливым без чтения. Тем не менее на протяжении большей части этой бездеятельной жизни мы были безусловно счастливы, о чем свидетельствует в первую очередь наше безмятежное состояние. Я не только не страдал от отсутствия книг, но, помню, часто предпочитал лежать и отдаваться на волю своих мыслей, вместо того чтобы читать «Советы путешественникам» или «Ревю оф Ревюс». Это, по-моему, несомненно доказывает, что человек может довольствоваться малым и что во многих случаях излишества цивилизации служат лишь удовлетворению ею же созданных потребностей. Не подумайте, что я берусь утверждать, будто кто-нибудь из нас хотел бы еще раз пережить такую зиму. Напротив, по моему глубокому убеждению, ее повторение убило бы или свело с ума большинство из нас. Я хочу только сказать, что в эту самую трудную для каждого из нас зиму удовольствия, которые мы испытывали, по остроте ощущений не уступали невзгодам. Нежданный кусок сахара или спокойный день после всех перипетий дежурства доставляли не меньше радости, чем мы получаем в обычной жизни от самых изысканных яств или увлекательных празднеств.
Очарование экспедиций в Антарктику в значительной мере складывается из сопутствующих им резких контрастов, ибо то, что сегодня представляется преисподней, завтра может обернуться царствием небесным. Это и есть одно из проявлений того неуловимого, что мы за неимением более точного выражения называем зовом Антарктики.
ГЛАВА XX
В ОСНОВНОМ О ЕДЕ
Автор старался по возможности избежать в этой книге дневниковых записей, но, не прибегая к помощи выдержек из дневника, невозможно дать правдоподобное описание нашего быта, мыслей и чувств в той странной жизни, которую мы вели. Ничто, например, не даст такого верного представления о трудностях, с которыми нам приходилось бороться, и радостях, которыми мы наслаждались, как строки из моего дневника, написанные 7 мая:
«Еще лежа сегодня утром в мешке, мы услышали рев бури, а поднявшись, увидели, что нас засыпало снегом, как никогда прежде. За утро Дикасон и я прорыли туннель в снегу и таким образом удлинили крышу тамбура на шесть футов [1,83 м]. Дул настоящий ураган, но без снега. Левик и Браунинг убили трех императорских пингвинов, камбуз заполнился мясом и костями, что сильно затруднило работу дежурных – Кемпбелла и Абботта, тем более что тяга из дымохода плохая. Сегодня в супе было полно пингвиньего мяса и жира. Мясо всем понравилось, но суп получился слишком жирным и сразил некоторых, но меня бог миловал. Вообще-то жир императорского пингвина имеет очень нежный вкус. Утром Кемпбелл побаловал нас жареной грудинкой, и этот «бифштекс» из пингвинятины с кусочком сала сверху показался изысканным кушаньем после приевшихся всем похлебок. Я развлекаю товарищей тем, что читаю вслух мой дневник за прошлый год, и особое, хотя и мучительное, удовольствие им доставляют немногочисленные описания наших трапез на мысе Адэр, которые я сделал для того, чтобы наиболее полно отобразить наш быт. Мы все еще страдаем от однообразного питания, хотя в остальном примирились со своей судьбой.
В пещере теперь достаточно тепло, и, конечно, каждая пурга улучшает ее теплоизоляцию. Морской лед за заливом снова исчез, язык ледника Дригальского и морены покрыты толстыми сугробами, нас же снег достигает лишь изредка, при особенно сильных порывах ветра. Пару раз Дикасона и меня вихрь опрокинул, когда мы стояли у входа в тамбур».
Улучшение теплоизоляции, а следовательно потепление внутри пещеры, имело свою оборотную сторону. Благодаря жару, подымавшемуся от печек, воздух у потолка пещеры прогревался до температуры выше нуля, и начинало капать на спальные мешки. Под воздействием холодной струи воздуха из двери капли замерзали и превращались в ледяные кристаллы, которыми обрастали снаружи спальники и все вещи. Это было неприятно, но длилось недолго: как только тяга становилась лучше, пещера охлаждалась. Мы решили, что, пожалуй, пусть лучше будет попрохладнее, лишь бы с потолка не капало. Впоследствии, когда приходилось заниматься швейными работами, мы осторожно регулировали температуру, в остальное же время похолодание до нескольких градусов ниже нуля замечал только дневальный [87] .
87
«…похолодание до нескольких градусов ниже нуля замечал только дневальный». Это очень странно, ибо, например, даже -1°F соответствует -18,3°C. Сомнительно, что в пещере была столь низкая температура. Наверное, недоработка переводчика. (Прим. выполнившего OCR.)
Два дня мы варили супы с пингвиньим салом, но они оказались слишком жирными, и пришлось его остатки употребить для вытапливания горючего, в пищу же класть только тюлений жир. К этому времени почти все мы научились при каждом приеме пищи съедать изрядное количество жира, но супы, в которых растопленный жир заменял бульон, решительно не привились. Съев супа, сколько принимала душа, остаток его выливали в жирники, где он великолепно горел и давал более яркий свет, чем тюленье сало.
Запись в моем дневнике от 9 мая дает некоторое представление о том, как проходил день отдыха:
«Мы снова проводим день в спальном мешке – ветер дует с прежней силой. Кемпбелл и Левик много говорят о планах на будущее и о еде, мне же нравится почти все время просто лежать и думать о прошлом и не забивать себе голову мыслями о том, что нас ждет впереди. Поразительно, какое удовольствие доставляет ощущение тепла и покоя, несмотря на отсутствие связи с домом и с другими партиями. Иногда мы говорим о том, что если судовая партия находится на берегу в бухте Гранит или где-нибудь поблизости, она может прийти за нами в июне или начале июля. Я бы предпочел, чтобы судно пришло в феврале, но со всей командой на борту. Меня сводит с ума мысль о том, что все наши записи и собранные образцы могут пропасть. В пещере все по-старому, если не считать того, что капель стала действовать на нервы. Дикасон нашел сегодня в капюшоне спального мешка шестидюймовую [15,24 см] сосульку».
Мы по-прежнему остро ощущали скудость мясного рациона, и наши мысли были в основном обращены к еде. Положение усугублялось тем, что начатая новая коробка сухарей оказалась на редкость маленькой, а сами сухари пересушенными, и это обстоятельство было воспринято всеми как нешуточное огорчение. Увеличивать рацион мы не решались, а между тем сухари были существенно менее питательными, чем в предыдущие месяцы. Казалось бы, какой пустяк, сухари чуть подгорели! Конечно, это не может повлиять на физическое состояние партии. Зато сильно действует на моральный дух, о чем в какой-то мере свидетельствуют количество и тон упоминаний о сухарях в моем дневнике. Как я уже писал, хрустящие коричневые сухари слишком легко исчезали во рту. Из такого сухаря, как ни экономь, как ни старайся жевать поосторожнее, не сделаешь подобие завтрака – от сухаря то и дело отламываются большие крошки и от него ничего не остается, прежде чем ты успеваешь ощутить как следует его вкус.
Это было большим лишением, и мы кончали утреннюю еду, ощущая себя несправедливо обиженными и выражая свою обиду нелестными замечаниями по адресу тех, кто снабдил нас сухарями.
Но вот с рационом сахара и шоколада все обстояло пока что благополучно, и мы за много дней предвкушали наступление субботы и воскресенья. Маленькие лакомства и концерты, связанные с их раздачей, превращали каждый уик-энд в праздник. Тому, кто ел шоколад только у себя дома, не понять, что означали эти полторы унции [44,7 г] в неделю. Каждый кусочек держали во рту до тех пор, пока он постепенно не растворялся до конца, и прежде чем откусить следующий, выжидали несколько минут, наслаждаясь вкусом, вернее воспоминанием о вкусе шоколада. Практиковалось несколько способов поедания шоколада и сахара. При очень большом самообладании иногда удавалось сберечь до вечера часть сухаря и съесть с сахаром, а когда Левик извлек из аптечки таблетки имбиря и лимонной кислоты, то очень популярными стали различные смеси, например имбирь с сахаром или лимонад, состоящий из лимонной кислоты, сахара и горячей воды.
После того как пошла в ход лимонная кислота, чаепитие в понедельник фактически прекратилось и горячий сладкий лимонад почти полностью вытеснил вторичную воскресную заварку. Лимонная кислота оказалась единственным средством, начисто отбивавшим от воды привкус ворвани, поэтому один только лимонад имел вкус собственно лимонада – и ничего больше. И в пещере, и во внешнем тамбуре, напомню еще раз, освещение было плохое, в лед, растапливаемый для чая или какао, часто попадали то кусочки сала, то водоросли с пола – поди разбери в темноте. Когда же внезапно заглатываешь инородное тело, ощущение – во всяком случае у меня – такое же, как если бы в чашку с кофе попала пенка от молока. А что может быть отвратительнее, чем неожиданно для себя проглотить комок липких водорослей?
Бесспорно поэтому маленькие лакомства в виде одного сухаря, куска сахара, шоколада, таблетки лимонной кислоты и т.д. доставляли нам удовольствие главным образом своим «чистым» вкусом. Основная же еда тюлений суп – казался смесью мяса, жира и грязи, иногда с добавлением заплесневелых водорослей, да и в самом деле был таким. Положить в рот что-нибудь чистое, а главное – без привкуса мяса, было особым наслаждением. Желание заглушить этот привкус становилось чем дальше, тем сильнее, и заставляло все время искать способы разнообразить питание. Тюленина в лучшем случае безвкусна, а в сочетании с жиром и копотью совершенно несъедобна. Сидя на половинном рационе, мы, разумеется, ели эти супы и даже радовались им, но, тем не менее, стремясь сделать их повкуснее, старались извлечь различные приправы из наших внутренних ресурсов. В первую очередь, естественно, обратились к тем же тюленям и пингвинам, хотя они имели тот недостаток, что все к ним относящееся имело постылый привкус. Мясо пингвина Адели стало обязательной частью утренних похлебок и очень их скрасило. После того как удалось убить четырех императорских пингвинов, их мясо целый месяц облагораживало супы и утром, и вечером. Тюленьими почками, печенью, сердцем удостаивали, к нашей великой радости, воскресную похлебку, пингвиньи же потроха откладывали для Дня середины зимы. Таким образом, некое разнообразие в рацион можно было внести, используя туши тюленей и пингвинов по-хозяйски, но я еще не сказал о главном деликатесе, получаемом из этого же источника: о тюленьих мозгах. Эти два слова воплощают основное гастрономическое достижение той зимы, которым мы обязаны Абботту. Как ни странно, ни в одной из предыдущих антарктических экспедиций мозги в пищу не употребляли, во всяком случае никто об этом не упоминает. Семнадцатого мая Абботт обронил, что тюленьи мозги могут быть не хуже бараньих. Я тут же отправился на припай, где лежали тела забитых тюленей, ледорубом снес одному макушку, долотом выбил замерзшие мозги, собрал куски в банку и отнес коку. Их тут же бросили в суп. Результат явился для нас откровением, и если мне доведется еще бывать на Крайнем Юге, я введу мозги в меню на правах дежурного блюда. Такого вкусного супа у нас еще не было, причем мозг напоминал не мясо, а размякший хлеб. Конечно, мне могут возразить, что у нас в то время был извращенный вкус. Спору нет, это так, но мы попробовали мозги несколько месяцев спустя, когда уже четыре недели жили в полном достатке, и по-прежнему нашли их вполне съедобными. Так появилась еще одна лакомая приправа. Тюленей у нас было двенадцать; мозгов одного хватало на один суп, то есть мы могли позволять себе такую роскошь не реже, чем раз в две недели.