Анти-Духлесс
Шрифт:
Ну вот, опять пошли какие-то грустные отвлечения. Мы же о чем-то веселом вели нашу беседу во время просмотра Жекиного бредового ролика. Об успешном Абрамовиче. Вернее о доставшихся от него его тайной дочурке студийных павильонах. В этих павильонах он когда-то раскручивался, мечтая быть избранным в ГД от такого престижнейшего люберецкого избирательного округа. С очень серьезным электоратом. У такого электората, как говорится, не забалуешь. Без мощнейшей пиар-понтовой компании мимо этих избирателей не проскочит даже раскрученный до нельзя дедушка-Жирик, а тут какой-то известный только узкому кругу неизвестных никому люберецких прохиндеев джинсовый фарцовщик Рома! Но пасаран! И пришлось Роме тогда мощно и понтово пиариться сразу в трех павильонах-студиях. Но когда раскрутка была завершена и, теперь уже, важно-вальяжный Роман Аркадьевич достиг своего, он вдруг понял наконец, что все эти достижения ему на фиг не нужны. Дума эта, хоть и Государственной называлась, но всеж-таки какая-то антинародная она в конце-концов получилась. Бюрократическая просто какая-то. Не знал он тогда, что так все и должно было быть. Что нельзя отождествлять государство с народом. А когда дошло до Романа Аркадьевича еще и то, что не может быть дружбы между олигархами и дружить надо только с государством, а не с этим моральным уродом Березовским, вот тогда он переписал все свои столичные студии на любимую дочурку и уехал в Англию, чтобы стать там губернатором Чукотки. Вот с тех не таких уж и давних пор «олигархова дочурка» Марго тут и
В павильоне Жека с Марго наспех сервируют стол, благо все необходимое для этого здесь имеется. А как же? Здесь же снимают передачу «Смак». Ну а дальше как всегда. Обезображенные панцири лобстеров и губы трубочкой на дне высоких хрустальных бокалов. Да все вроде бы как всегда, но Марго ведет себя как-то не совсем обычно. Чувствуется, что она внутренне как-то слишком уж напряжена. Как-то несообразно окружающей обстановке: мягкий свет, полутона. Из динамиков плавно льется: «I wanna be like Grace Kelly, u-u-u yeaah». Но Марго почему-то приблизительно через каждые десять минут (Жека автоматически хронометрирует и усредняет) вдруг подскакивает как ужаленная: «Honey боровок! I love you, sucking pig» и исчезает за какой-то непонятной, неизвестно куда открывающей проход дверью. Через, в среднем, пять минут она каждый раз возвращается и, как ни в чем не бывало, вновь погружает свои пухлые, надутые страстью губы на дно высокого бокала. Во время ее очередного загадочного исчезновения Жека подходит и дергает ручку двери. Безрезультатно. Дверь оказывается запертой с другой стороны. (Так ведь обычно пишут в таких случаях?) «Может это туалет? — думает Жека, — И чего это она все бегает? Лобстеры вроде бы свежие». Он возвращается на свое место и задумчиво пополняет многочисленные бокалы разнообразными алкогольными напитками. Наполнив бокалы Suntory Yamazaki, Single Malt Whiskey, Sazerac Rye, Johnny Walker Green Label, Bernheim Original Kentucky Straight Wheat Whiskey, Jack Daniels Single Barrel Whiskey, Жека уже было собрался опустить заскучавшую губу в Johnny Walker Green Label, но в этот момент вдруг открылась входная дверь, и в помещение павильона осторожно и вместе с тем как-то разом, всеми частями тела одновременно, винтом как-то, вдруг вкрался какой-то мужичонка в измятом костюме и всклоченной шевелюрой своей прически а ля «Взрыв на макаронной фабрике-2». Просочившись, мужичонка прикрыл за собою дверь и замер в извинительной позе близ порога. Зрачки его широко открытых глаз суетливо бегали, обозревая помещение. «Что это за урод? — думает, глядя на непрошенного гостя Жека, — наверное, какой-нибудь безумный режиссер. Залетел, наверное, сдуру не туда в творческом своем эпатаже, а теперь вот стоит и жалом своим туда-сюда вертит: «Куда я попал и где мои вещи?» Ох уж эта богема! А как, интересно, он умудрился дверь-то открыть? Я же ее собственноручно на два оборота закрыл. Случайно ключ подошел?» Между тем повисшая пауза стала приобретать совсем уж неприличные размеры. Жека решил не допускать возможной катастрофы и задал незнакомцу вопрос, что называется «в лоб»: «Ты кто?» Подвисшая и ежесекундно раздувашаяся пауза облегченно низвергается на пол и с шелестом расползается по студийным щелям. Зрачки незнакомца, наконец, перестают метаться и на пару секунд впиваются в Жекино слегка припухшее лицо.
— Да, да — это вы, именно так мне вас и описали, — начинает частить скороговоркой непрошенный гость, — и внешность и манеры — все сходится!
— Че вы такое мелете? Че вы тут такое несете? — раздраженно произносит уже почти пьяный Жека, — внешность, манеры, описания какие-то! Ворвались хрен знает откуда и как! Кто вас, вааще сюда звал?! И несет тут всякую чушь!
— Да, да, вы извините меня, конечно же, за вторжение, но одна очень влиятельная особа просила вам кое-что передать и при этом очень торопила меня. Чтобы угодить ей (а попробуйте не угодить!), мне пришлось за пару часов преодолеть несколько сот световых лет, а с торможением у меня пока плоховато получается. Очень плохо пока я его переношу с непревычки. Голова начинает болеть, тошнит, рассеянность появляется. А от рассеянности всякое могу выкинуть. Так что вы уж меня извините!
— Полный бред! Какие-такие «световые лета»? Понятно, что летом солнечного света всегда больше. Но при чем здесь это? Вы мне дурочку-то тут не валяйте. О-со-ба! Это вас Изабель сюда подослала? Не хочу про эту курву больше ничего слышать! Пусть сама своих зверей выращивает. Я к этому не имею никакого отношения. От меня такого не могло народиться! От моего здорового семени!
— Да нет, что вы! Я совершенно не по этому делу, — протестующе машет руками незнакомец, затем задумывается, — хотя, может быть, отчасти и по этому. Но особу я имел в виду совершенно не ту, о которой вы сразу подумали.
— Не ту? А какую же?
— Особа очень значительная, но для вас почему-то пожелала отрекомендоваться Васей. Сам не знаю почему, я ведь простым истопником работаю. Так прямо и сказано было: «Если сразу не поймет он, от кого ты, тогда так и скажи: «От Васи, мол». Но он должен понять и так, у него есть дополнительная система сигнализации». Наше дело маленькое. За что купил, как у вас обычно говорится, за то и продаю.
— Так, так, так, — шепчет Жека, — начинается: Вася, истопник, сигнализация… Сигнализация — это ведь мой второй пах, наверное, имелся ввиду. А его уже и нет. Кровинушки. Нет его с сегодняшняго дня! Будь он проклят. Этот несчастливый день.
— Что-что вы там говорите? А-а-а, не мне. Так вот особа эта (язык не поворачивается назвать ее Васей) просила напомнить вам о трех предупреждениях-знаках. Вы ведь, кажется, так договаривались? Напомнить и поставить вас в известность, что с моим появлением ваш лимит полностью исчерпан. Что это означает — сие мне неведомо. Счастливо оставаться. Мне уже пора в обратную дорогу. Печи уже, наверное, совсем подостыли. А температурку скоро видимо придется повышать (произнося последнюю фразу, истопник как-то по особенному, как-то уж очень хитро посмотрел на Жеку).
В этот момент призывно покачивая бедрами в павильон вошла Марго. Глаза ее плотоядно сверкали. «Honey мой боровок! I love you, sucking pig» — страстно зашептала она с порога. «Т-с-с, — зашептал Жека, приложив палец к губам, — у нас гости!» Глаза похотливой The Mokroshelki на мнгновение изменили оттенок и стали плотоядно-удивленными: «Что с тобой, нoney? Какие гости? Мы разве кого-то звали?» И игриво извиваясь: «Нам разве сейчас нужен кто-то еще? Или у нас сегодня по плану групповичок? Хи-хи-хи!» Жека с недоумением оглядывается и видит что взъерошенный человечек уже куда-то исчез. «Где же вы? Я хотел задать вам всего один вопрос!» — кричит Жека вглубь павильона. Ответа нет, зато раздается омерзительный в издевательстве своем смех этой наипаскуднейшей The Mokroshelki: «Honey, хи-хи-хи, когда ты уже успел так наклюкаться?! Тебя нельзя уже оставить и на пять минут!» Марго обнимает Жеку и обрушивает на него каскад возбуждающих движений своего гибкого нарочито не податливого тела. Жека отчаянно сопротивляется начинающей нарастать в нем страсти. «Это что же получается, если лимит исчерпан, значит в любую секунду все может прекратиться? Когда у этого придурка печка до указанной Васей температуры прогреется? Или же это означает, что еще один грех и все???!!! В кипящее масло???!!! Или смолу???!!! (Кстати, а что лучше? Надо было тогда еще спросить об этом Василия, когда насчет температуры договаривались), — заметались грустные мысли в пьяной Жекиной голове, — а может один разок еще все таки можно? Напоследок? Напосошок, так сказать? И ничего за это не будет? А может я вообще на этой Марго сегодня же женюсь и венчаюсь. Тогда-то ведь все можно? С законной-то женой? Ну и
Жеку поначалу охватает оторопь, быстро переходящая в истереку: «Какакой на фуй прямой эфир! Уроды! Где эта б… а, Марго?!!! Немедленно прекратите это безобразие! Я вам покажу «групен-секс»! Это аморально! Я не допущу этого промискуитета! Это вопиющий беспредел, в конце концов! Я вам всем устрою щас «траххен зи поппен»! Где же ваши хваленые нравственные устои, наконец! Три шага! Я еще не превысил своего лимита!» И еще чего-то долго и громко кричит Жека, пока окончательно не садится его нетренированный на митингах голос и он перестает слышать даже самого себя. Во время его неизвестно к кому обращения часть самых ярких рамп испуганно гаснет. Вглядываясь в постепенно проявляющееся отображение окружающей действительности Жека вдруг замечает прямо перед собой известную телеведущую Лолиту, восседающую на высоченной кафедре и облаченную в судейскую мантию. За ее мощной спиной похолодевший Жека видит содрогающихся в конвульсиях хохота отстойных напрочь зрителей-лузеров-лохов. Сверху на Жеку испытующе смотрят многочисленные телевизионные камеры, подмигивая ему своими красными глазками. «Ух ты! Это со мной впервые такое происходит! На всю страну меня транслируют. Кажись, мечты понемногу начали сбываться!» — проносится тщеславным пунктиром в Жекиной начинающей уже трезветь голове. На первом ряду Жека с удивлением замечает корчащихся в лошадином оскале своего абсолютно тупого смеха всех когда-то обожаемых им The Mokroshelоk. Жека видит, как взвизгивает и подпрыгивает Изабель, брызжет слюнями Марго, гавкающее икает Изольда, квакающее агонизирует Эсмеральда, судорожно глотая воздух, всасывающее всхлипывает Азазель. «Подставили, б… ги, сговорились. И чего им только не хватало? Тусовались и тусовались бы себе на халяву, — с огорчением думает Жека, — но ничего, еще, как говорится, не вечер. Доберусь я до вас. Ужо я вам матки повыдергиваю… Повыворачиваю с корнем! Каждой в отдельности. Индивидуально, значит. Вот надо только отсюда достойно выбраться. Скандалить на всю страну как-то не совсем удобно. Не с руки как-то. Не позволяет гуманитарное образование. Только вроде бы стал известным на всю страну и узнаваемым всеми маркетологом, а тут на тебе — удаление маток в прямом эфире без наркоза, в отсутствии Кашперовского, да еще и не совсем хирургическим путем. Это конечно же будет справедливым актом возмездия. Но широкой общественностью это может быть понято не правильно. Поэтому надо бы повременить с этой вендеттой по люберецки».
Судья-Лолита бьет своим молотком по столу и строгим менторским басом обращается к Жеке: «Гражданин Дюринг! Вам пока слова никто не давал. Мало того, что вы, не проявляя должного уважения к суду явились сюда в таком виде, вы еще и пытаетесь продемонстрировать нам свою запущенную в распутстве своем эрекцию! Вы что, не знаете, что по нашим гуманным законам показ пениса по телевидению должен осуществляться только в режиме «шесть часов»? Не знаете? Может вы еще не знаете, что такое пенис? Поясняю это то же самое, что и фаллос. Что, и фаллос не знаете, что такое? Ну тогда я не знаю, чем вам еще можно было бы помочь. Это уже ваши проблемы. В сегодняшней игре — вы самое слабое звено! Но, вынуждена предупредить вас, что незнание наших законов не освобождает вас, Дюринг, от вашей же перед нами ответственности. Вы позволили себе «половину седьмого»! Суд учтет это при вынесении окончательного приговора».
Жека слушает всю эту галиматью («закон», «ответственность», «гражданин», «приговор») и вдруг вспоминает, что из всей его понтовой одежды на нем остались только «Франк Мюллер» и «Патек Филип», да и те, хоть и с понтом, но висели лишь на его запястьях (Жека никогда не отделял часы от одежды и любил каждое утро напевать одну и ту же песню: «По утрам, одев трусы, не забудьте про часы»). Это воспоминание посетило его еще в средине лолитиного наезда. И именно в это время Жека начал непрозвольно и, как ему казалось, незаметно пятится задом к спасительной двери. Но не тут-то было, путь к спасительному отступлению тут же был блокирован присутствующими на суде блюстителями порядка.