Антиабсурд, или Книга для тех, кто не любит читать
Шрифт:
— Хорошая мысль, — согласилась Климова, жена его.
И вот день рождения у Климова.
Ворошилов сидит, как на приеме в посольстве, ручки кистями на краешке стола, нож справа, вилочка слева, отрежет, откусит, пожует, маленький глоток сока выпьет, а спиртного — ни-ни.
Ворошилова, жена его, сперва бледная сидела, а потом успокоилась и даже улучила момент, подошла к Климову, когда он наливал из кладовочки дяде своему стакашек беленькой, и сказала:
— Спасибо, Климов. А то он сам не свой уже стал, меня мордует своим
— Это он-то? — возник трезвый, но с белыми от ненависти глазами, Ворошилов. — Это он, гад, милосердный? Это он-то? — из-за которого я два раза чуть человека не убил, то есть его?!
— Но ты ведь не такой на самом деле! — мягко сказал Климов.
— А если такой? — взревел Ворошилов.
На этот раз он был трезв и поэтому силен, гости, все разом навалившись, едва отняли у него полузадохшегося Климова.
Прошло опять время.
— Господи! — тосковал Климов, говоря со своей женой, Климовой. — Ты представляешь, что у него в душе? Ведь у него раз от раза все больше накапливается стыд и совесть, он, наверно, ночи уже не спит и на грани умственного сумасшествия. Неужели я ему еще одного шанса не дам? Это безбожно было бы.
— Пожалуй, — согласилась Климова, жена его.
С тех пор прошло восемь лет.
Четырнадцать раз за это время Климов приглашал в гости Ворошилова или сам к нему напрашивался. И кончалось это однообразно: Ворошилов или душил Климова, или бил его по лицу кулаком, картиной в раме, настольной лампой, детским велосипедом, он пытался сбросить его с балкона, пырнуть ножом, заколоть вилкой.
Но Климов жив, хоть и с царапинами, контузиями и легкими увечьями, одно из которых стоило ему даже операции — не опасной, однако.
Он жив и верит, что настанет день, когда Ворошилов наконец после очередного гостеванья не ударит его, не будет душить или резать, а заплачет, обнимет и скажет:
— Спасибо, брат Климов! Ты спас мою душу!
Он верит в это. И я верю в это.
И вы в это верите, только не хотите верить. Дело ваше, конечно...
26 февраля 1995 г.
Гад такой
Сергей Сергеевич Евфросиньев был бы стократ проклят, если б жил в коммунальной квартире, т.е. квартире с множеством жильцов и одним на всех совмещенным санузлом: туалет и ванна.
Поясню.
Евфросиньев просыпается рано, часов в семь. И сразу идет в санузел, взяв с собой специально не прочитанную накануне газету. Там он сидит и прочитывает газету от первой до последней строки. Получается около получаса (было б еще больше, но Ефросиньев человек с высшим образованием, читает быстро).
В коммуналке ему бы уже стучали в дверь и кричали: «Сволочь! Хулиган! Гад такой! Мерзавец! Подлец!»
Потом Евфросиньев напускает
В коммуналке кричали бы: «Тварь проклятый! Фашист! Спекулянт! Дерьмо! Сукин сын! Ублюдок!»
Потом Евфросиньев лежит в ванной — не менее часа. Он любит обдумывать в ванной планы грядущего дня.
В коммуналке кричали бы: «Интеллигенция вшивая! Убийца! Дурак! Мразь! Невежливый, невоспитаный человек! М.........о!»
Потом Евфросиньев еще полчасика активно моется, сперва в горячей воде, после под прохладным и совсем холодным душем. Затем вылезает из ванны, надевает махровый халат, расчесывает кудри, подстригает и шлифует ногти, рассматривает себя в зеркале — и выходит, вполне довольный.
В коммуналке его схватили бы:
Римма Анатольевна Стюпина, пенсионерка, — за волосы.
Батыр Бухтиярович Бухтияров, зам. нач. под. сост. cap. отд. Прив. ж.д., — за шею.
Илья Владимирович Озимый, врач-педиатр, — за руки.
Максим Максимилианович Минималов, отставной генерал-лейтенант, — за ноги.
Жены Ильи Владимировича и Максима Максимилиановича Ольга Петровна и Валерия Петровна — за бедра.
Дети их Васенька, Настенька, Володенька и Аркадий — за то, что осталось.
Они схватили бы его за все это, раскачали бы и ударили бы насмерть о стену.
Но в том-то и дело, что Евфросиньев живет один, в однокомнатной отдельной квартире, и никто — ни соседи, ни друзья, ни сослуживцы, никто не знает, что он на самом деле сволочь, хулиган, гад такой, мерзавец, спекулянт, подлец, фашист, тварь проклятый, дерьмо, сукин сын, интеллигенция вшивая, убийца, дурак, мразь, невежливый, невоспитанный человек, м......о. Даже я этого не знаю, а уж, казалось бы!..
27 февраля 1995 г.
Где истинная
свобода?
Раздробило Антоше Алатырьеву голову кузнечным молотом, с похмелья, конечно.
Тут бы и конец истории.
Нет.
Проходил мимо инженер Альберт Суггестивный, с похмелья тоже, посмотрел на то мизерное, что осталось от Антошиной головы и мозгов и, любя хвастаться своей ученостью, произнес:
— Тоже мне, Спиноза!
Стоящие вокруг молча рабочие обиделись, будучи, само собой, с похмелья, и избили инженера вусмерть.
К чему я это?
Я это к тому, что все время сравнивают, что в Америке, несмотря на наши изменения, все равно свободы больше.
Ну да!
Посмотрел бы я, что б там с рабочими сделали за избиенье инженера в рабочее время! Расчет в зубы и — за ворота!
А у нас — ничего! — назавтра уже все по-доброму друг на друга смотрят, с инженером приветливо здороваются и Антошу Алатырьева добрым словом поминают.
Так где истинная свобода и сердечная неформальность человеческих отношений?
А в советские времена у нас еще проще было со свободой...