Антициклон
Шрифт:
— Да погоди ты, Зотыч, со своими лешими, — прервал его Витюня. Глаза поммеха блестели неподдельным интересом.
— Много тут и вымышленного. Не зря называются легендами, — согласился Погожев с Зотычем. — Но храм на острове был действительно. В 19 веке русский военный моряк Критский впервые нанес на специальный план остатки этого храма.
— А где эти остатки сейчас? — изумился Витюня.
— Вот в этом сооружении. — Погожев показал на возвышающуюся над островом башню маяка.
— Да-а, — глубокомысленно произнес Зотыч. — Тебе бы, Андрей, учителем быть, а не в море болтаться. Ребятишек хлебом не корми, а подавай такие байки. Да еще вон Витюне нашему. — И мотнул маленькой головенкой в сторону поммеха.
Погожев так и не понял Зотыча: то ли он осуждал его, то ли хвалил. «Хороший учитель из меня едва ли бы получился, — усмехнулся про себя Погожев. — Педагогика — дело тонкое и требует большой выдержки. Чего у нашего брата, фронтовика, изрешеченного пулями и осколками, мало у кого сохранилось». Хотя сразу после войны Погожев чуть было не поступил в педагогический институт. Потому что там училась его первая любовь Катя — тонкая, как лозинка, черноволосая девчонка.
Потом перевесил Ленинградский библиотечный институт, поступил на факультет культпросветработы. Погожев до сих пор помнит, как дружки подшучивали над ним:
— Решил культуры поднабраться, вояка? Ну-ну, давай посмотрим, каким ты будешь культурным.
Оттуда Погожев и вынес кое-какие познания об этих мифах и легендах. Учился он на заочном. Учился хорошо, с рвением и интересом. Но работать после окончания института по своей специальности ему так и не пришлось. В послевоенные годы на морском транспорте людей не хватало. А он уже в порту попритерся, кое-что стал смыслить в диспетчерской службе. Когда решил было перейти на работу в городской Дом культуры, партком порта уговорил его поработать еще годик. А затем — еще годик. Конечно, Погожев мог бы настоять на своем. Закон был на его стороне. Но и товарищей из парткома тоже надо было понять по-человечески...
— Какой же сукин сын разрушил храм и вырубил рощи на Змеином? — вознегодовал Витюня после некоторого раздумья.
— Турки. Это их работа, — заявил Зотыч безапелляционно, точно он был свидетелем этого события.
Виктор ухмыльнулся, незаметно подмигнул Погожеву: мол, сейчас туркам достанется под самую завязку.
У Зотыча с турецкими контрабандистами счеты давние, с первых лет Советской власти в Крыму. Тогда государственная граница на Черном море охранялась слабо. У наших пограничников даже плохоньких катеров не было. Побережье кишмя кишело контрабандистами. Вывозили они с полуострова хром, николаевские золотые монеты...
Зотыч в те годы уже ходил атаманом рыбацкой ватаги. Он и еще некоторые атаманы из бедноты были призваны Советской властью для борьбы с контрабандистами. Им было выдано оружие.
— Бывало, накроешь контру в бухте, отрежешь пути отхода, а они, сволочи, — товары за борт. Чтобы следы замести, — вспоминал» Зотыч, глубоко затянувшись «Прибоем». — Я и сам как-то алломанчиком поднял в нашей бухте тюк хрома и два самовара. Русские самовары за границей в большой цене были... В открытом море мы тогда соперничать с контрой не могли. Они почти все на моторных фелюгах проходили. А у нас весла да парус. Не разгонишься... Сейчас даже не верится, что такое было. А ведь вправду было.
— Вот видишь! — ухватился торжествующе за слова Зотыча Витюня. — А ты о Змеином говоришь: «ба-айки»...
Змеиный был в какой-то миле от сейнера и уже походил не на замок, а на огромного кита или всплывшую гигантскую подводную лодку, с башенкой маяка, словно с выдвинутым перископом. Высокие обрывистые берега острова заметно надвигались на сейнер. Виктор рулил к самому высокому, отвесно нависавшему над водой южному берегу Змеиного, более безопасному месту для якорной стоянки...
Глава пятая
Солнце, как огненный баклан, вот-вот нырнет в воду. Повеяло вечерней свежестью. Рыбаки в ожидании ужина толпились у камбуза и на неводной площадке. Вахтенный «смайнал» флаг и зажег якорные огни. На баке у якорной лебедки Витюня остервенело колотил молотком по железу и орал на все море:
Ша-аланды по-олны-ые кефа-али В Одэ-эссу-у Костя приво-оди-ил!..— Как ему только базлается на голодный желудок? — удивлялся Кацев Витюне.
Кацев стоял около раскрытых дверей радиорубки, широко расставив крепкие босые ноги. В радиорубке, надев наушники, Климов через эфир отыскивал остальные четыре сейнера рыбколхоза «Дружба». Рядом с Климовым примостились Погожев и Осеев. Так что в рубке — не пошевельнуться. Было время выхода на связь, но ни один сейнер не отзывался, и Погожев начинал нервничать:
— По-моему, русским языком было сказано: в двадцать ноль-ноль — выход на связь. Где они там пропали?
— Наверно, на подходе к Змеиному, — сказал Виктор и закурил. — Решили объявиться личной персоной, а не по радио.
И правда, только успел он проговорить, как в рубку заглянул вахтенный и сообщил, что сейнера Малыгина и Гусарова на подходе. За этих старейших и самых удачливых кэпбригов колхоза Андрей Георгиевич особенно не боялся.
— А Сербин и Торбущенко? — спросил Погожев и выжидающе посмотрел на Осеева.
Но вместо Виктора отозвался Кацев:
— Шо ты мечешь икру, Георгич, придут, нэ заблудятся. — И, скривив мясистые губы в усмешке, добавил: — Только разве на косяк скумбрии напали... Пойду встрэчу сейнера. Наверно, будут становиться лагом с нами...
Торбущенко и Сербин отозвались по рации из Одессы.
— Какой черт занес их туда, если на правлении было решено всем вместе идти к Змеиному, навстречу скумбрии! — взорвался Осеев. — Дай-ка я с ними поговорю сам. — И он взял у Климова микрофон и наушники.
В ответ Торбущенко бубнил что-то невразумительное, ссылаясь на болгарских рыбаков, которые будто бы сообщили ему по рации, что за последние сутки скумбрия около их берегов не наблюдается.
— Так что, она в Одессе объявилась? Я спрашиваю тебя!.. — кричал в микрофон Осеев, с трудом сдерживаясь, чтоб не добавить к этому пару крепких слов.