Антициклон
Шрифт:
— Теперь и тебя прошибло философией, — припомнил Погожев и с каким-то озорным торжеством из-под белесых бровей чиркнул синевой глаз по Виктору.
В разговор вмешался Кацев:
— Пусть, кэп, по этому поводу у других голова болит. Нашел дэло ловить рыбку. Правильно, товарищ секрэтарь?
Сеня стоял, откинув богатырскую фигуру на поручни ходового мостика, широко раскинув мускулистые руки. В его серых ясных глазах играла добродушная улыбка. Он уже минут пять как поднялся на мостик и слушал разговор Погожева с Осеевым.
— Видел, Георгич, такого вояку? — и кэпбриг кивнул в сторону Кацева. — С такими союзничками и повоюй. Да ты думал о том, голова твоя садовая, что у нас на глазах рыбы-то меньше и меньше становится? Не салага, должен бы понимать.
— На это есть наука, кэп. Пусть она думает. Ей за то гроши платят. И нэ маленькие... А вы топайте на камбуз. Леха такую картошку с мясом задэлал, не уступит лучшим ресторанам Одессы, — отшучивался Кацев, забирая из рук Осеева штурвал.
Леха подал им завтрак в капитанскую каюту. Осеев сбросил со столика на диван судовые журналы и справочники, освобождая место для мисок.
— Не пойму, — говорил он о Кацеве, — как в нем уживаются два совершенно противоположных типа: хороший знаток своего дела и равнодушный хмырь к рыбе? Может, ты раскусил, Андрей? Тут у них что-то общее с нашим инженером Жорой Селениным.
Погожев подумал об этом сходстве еще на ходовом мостике. Но Селенин казался ему понятнее. Цель Селенина — загранка. А кто же будет рекомендовать ершистого парня в загранку? Кацева загранка не интересовала.
— Наверно, у Сени просто такой характер, — сказал он, пожав голыми, успевшими подрумяниться плечами.
— Ха, знаем мы эти характеры, — фыркнул Виктор. Но вспышка его заметно шла на убыль. — Давай-ка, Погожев, остограммимся. С горя.
— Видишь, и причина нашлась...
— Э-э, мы по пять капель, — перебил Погожева Осеев. — Так сказать, расширим сосуды. Чтоб сердце веселее стучало.
Он достал из шкафчика четвертушку коньяка и отлил себе в стакан ровно половину. Подмигнув Погожеву, Виктор залпом осушил стакан и с миской в руках пристроился на высоком дверном порожике — комингсе.
Погожев некоторое время смотрел на Осеева, как тот с аппетитом уплетает жаркое, затем вылил остаток коньяка себе в стакан, а бутылку выбросил за борт.
Капитанская каюта была маленькая и тесная. В ней не пустовал ни один сантиметр площади даже на стенках. Над столиком нависали книжные полки, туго набитые лоциями, справочниками и воспоминаниями известных профессиональных охотников, исследователей океанских глубин, спортсменов-рыболовов, ловцов редких зверей и птиц, биологов-путешественников — любимым «чтивом» кэпбрига. Пространство между полками и потолком было заполнено рулонами морских карт. Все это хитроумно «принайтовлено» реечками-перекладинками, чтоб не рассыпалось во время штормовой качки. Рядом с полками, но уже по правую сторону иллюминатора, на стенке — застекленная доска для правил и приказов, а над ней барометр, показывающий острием стрелки в сторону «ясно». Тут же теснился узкий от потолка до пола шкафчик для одежды. Вдоль всей четвертой стенки каюты стоял обитый дерматином диван, а над ним — узкая морская койка с бортиком. Под диваном — сплошные выдвижные ящики, доверху забитые капитанским судовым хозяйством.
Между диваном и столиком втиснуто жесткое деревянное кресло. Сидеть в нем приходилось всегда боком к столику. Иллюминатор над столиком распахнут. И Погожеву из кресла был виден светло-голубой круг ясной утренней небесной дали.
После завтрака Осеев вынул из шкафа два новеньких флага: один свой, советский, другой — болгарский. Тот, что развевался на кормовой мачте сейнера — выцвел и закоптился от дыма.
Погожев смотрел на трехцветный флаг и старался вспомнить: каким он был у болгар в том сорок первом году? Но так и не вспомнил.
Глава четвертая
Солнце, описав в небе полукруг, светило прямо в лоб сейнеру. Близился вечер. Зной спал. И рыбаки повысыпали на палубу.
За день Погожев побывал в носовом и кормовом кубриках, несколько раз заходил в радиорубку и даже спускался в машинное отделение. Свободные от вахт рыбаки, почти в чем мать родила, валялись на койках, лениво «травя масал» или молча уткнувшись в книги. Погожева встречали они нескрываемыми снисходительными улыбочками и перемигиванием: мол, где-то, может, ты и больше нашего смыслишь, но посмотрим, что ты стоишь в рыбацком деле. А Витюня даже подпустил шпильку, сделав озабоченный вид и поскребя в затылке.
— Что-то неладное у нас, партийный секретарь, с машиной: все время поршень в цилиндр заскакивает! — старался перекричать стук дизелей Витюня.
Погожев легонько шлепнул ладонью по загорелой шее поммеха, и тот, довольный своей шуткой, осклабился, показывая крепкие желтоватые зубы.
Андрей Георгиевич хорошо чувствовал между собой и рыбаками невидимую стену. Когда и как она возникла — он не знал. Неужели сказывались его прежние стычки с рыбаками из-за причалов? А может, он эту стену получил по наследству от бывшего секретаря партбюро — отставного капитана третьего ранга, человека излишне заносчивого? Теперь поди разберись...
«А разобраться надо», — подумал Погожев, наблюдая, как во всю мощь стучали рыбаки костяшками домино по деревянной крышке трюма.
Вокруг играющих собралась почти вся бригада. Только стармех Ухов с Витюней копались в моторе баркаса. Баркас «Ост» был свежевыкрашен в ядовито-зеленый цвет. Борта сверху обиты располосованными автомобильными скатами. Баркас стоял на палубе у правого борта, рядом с играющими в домино рыбаками.
Витюня готов был разорваться на две части: и ремонтировать мотор надо, и не хотелось упустить ход игры.
— Что ты ставишь, брашпиль недоделанный! — шпынял он радиста Климова. — Ведь у него на руках бланш четверочный.
Володя Климов сосредоточенно морщил высокий лоб, смущенно ерошил пятерней светлые волосы и что-то бормотал в адрес подсказчика.
Но Витюня его не слышал. Он уже снова сидел в баркасе и занимался мотором.
— Тебе что, задницу скипидаром намазали, что ли? — ворчал стармех Ухов. — Трубки-то продул?
— Сейчас, Фомич, все будет в ажуре. Главное, не надо нервы портить, — приговаривал Витюня. — Нервы, Фомич, это гвоздь здоровья.