Антициклон
Шрифт:
В каюте замешательство, и сам Погожев ничего не понимал толком. И только когда Янчев упомянул имя Лины, — промелькнуло: море, скалы, лес, ночная стрельба и...
— Неужели... — все еще неуверенно прошептал Погожев, — тот парень с пистолетом?
— Точно! Но, как видишь... — И он провел ладонью по седой голове и снова повторил: — Да-а, время, время... — И тут же воспрянул: — Едем! Немедленно едем к дяде Богомилу. Ты не представляешь, как обрадуется Богомил Тасев! Мечта его жизни — встретиться с теми советскими моряками, что вернули его на родину для борьбы с фашизмом. — Он тут же укротил себя и, загадочно улыбнувшись, решительно заявил: — Нет! Пусть это будет ему подарком к шестидесятилетию.
Двое мужчин старались быть сдержанными и не могли с собой совладать. Они еще и еще говорили, кричали даже, перебивая друг друга, воскрешая в памяти события той давней военной поры:
— Когда взорвалась граната и стрельба оборвалась, мы с Линой подумали...
— Убит! — сказал Янчев. — Верно, пришлось мне тогда плохо. И сам не знаю, как удалось уйти.
— А как остальные? Спаслись? — И, обращаясь к кэпбригу, воскликнул: — Витя, видел?! Вот это встреча!
Осеев был удивлен не меньше Погожева и Янчева. Два его лучших друга, которых он давно мечтал свести, оказались не только старыми знакомыми, но и побывали вместе в такой переделке, какая и в войну случалась не часто.
Неуемный Витюня на этот раз словно прирос к комингсу, тараща удивленные глаза на Янчева и Погожева да то и дело от волнения облизывая потрескавшиеся губы. Позади него стоял Зотыч, задумчиво рассматривая кончик погасшей папиросы. Селенин сидел все в той же позе, откинувшись на спинку дивана, и лишь взгляд его широко расставленных глаз недоуменно перелетал с Янчева на Погожева и обратно.
— Нет-нет, ты все же расскажи, как там все было? — немного придя в себя, сказал Янчеву Погожев. — Насколько я помню, это вы с Линой должны были встретить наш катер?
— Даже не с Линой, а я один, — произнес Янчев, и лицо его сразу стало серьезным и даже чуть-чуть замкнутым. — Тяжело пришлось. Много я тогда, как говорят у вас, русских, наломал дров. Много... Дорого обошлось товарищам мое мальчишество, моя необдуманная месть за отца...
За десять минут до конца работы к Николе Янчеву — подручному мастера подошел дядя Дмитр — высокий, уже изрядно сгорбленный трудом и насквозь пропахший кожами старый рабочий завода и, улучив момент, когда поблизости никого не было, шепнул:
— Сегодня после работы у Трех дубов тебя будет ждать «Дядо».
Сердце Николы учащенно забилось: это был первый случай за все время, как Никола состоял в рядах Сопротивления, сам «Дедушка» хотел говорить с ним с глазу на глаз, без свидетелей. Никола понимал, что по пустякам «Дядо» — руководитель движения Сопротивления не только встречаться, но и приезжать в Кюстендил не будет. Да и видел-то он «Дядо» всего два раза: первый, еще не зная, кто он такой, вскоре после расстрела отца фашистами; а второй — уже здесь, в Кюстендиле, на тайном собрании, когда их маленькая группка участников Сопротивления выбирала себе командира.
В Кюстендиле Янчев оказался после выхода из тюрьмы. По совету друзей отца. Они помогли Николе найти работу на кожевенном заводе.
Там, куда пришел Никола после работы, никаких дубов не было. Так называлось консперативное место за городом, на берегу речушки.
«Дедушке» не было и сорока лет. Внешне он походил на мелкого служащего банка или какой-нибудь заводской конторы, пришедшего после работы на берег речушки подышать свежим воздухом.
— Ты родом из тех мест, тебе там все знакомо, поэтому решили поручить это дело тебе, — пояснил «Дядо» после того, как подробно изложил Николе цель задания. — Поедешь до Бургаса поездом, будто бы в отпуск, навестить мать и сестру. Через два дня вечером у Зеленой скалы тебя будут ждать люди с Мургаши. Ты их знаешь, они твои земляки-рыбаки. Оружие получишь при встрече с ними. — И, положив ладонь на плечо Николе, пристально посмотрел ему в глаза и добавил: — Если будет осложнение, сюда не возвращайся. Уходи с товарищами в горы.
На другой день Янчев выехал поездом в Софию. А оттуда — в Бургас. Только в дороге он почувствовал, как сильно соскучился по морю, по родным местам, по маме и сестренке Лине. От Бургаса до Созопола Никола доехал на попутном грузовике, а дальше шел пешком. Шел той же извилистой тропинкой, по которой год назад явился домой его отец, бежавший из немецкого концлагеря. Отца предал бывший его товарищ детства, разбогатевший на скупке и перепродаже рыбы. Когда к их дому подъехала машина с жандармами, отец, а следом за ним и Никола, выскочили через окно сада и бросились в кукурузу. В них стреляли из пистолетов. Но они ушли в лес. Жандармы весь день разыскивали их по лесу. А вечером из Бургаса привезли собаку-ищейку и Николу с отцом, обессиленных и голодных, окружили у озерца в зарослях тростника.
Отца немецкий военный суд приговорил к расстрелу.
Сын с отцом сидели в разных камерах. Когда рано утром отца повели на расстрел, офицер-эсэсовец сказал начальнику тюрьмы:
— Приведите этого щенка. Пусть посмотрит и запомнит на всю жизнь, как мы поступаем с врагами рейха.
Офицер не ошибся, Никола запомнил это на всю жизнь. Больше того, он теперь знал, кто предал отца у них в поселке. И он ему этого не простит...
Чем ближе был дом, тем быстрей шагал Никола. Перед садом, так же, как год назад, росла кукуруза; вернее, торчали растрепанные кукурузные стебли — початки были собраны.
«Надо помочь маме срезать их на корм козе и на топку», — подумал он, подходя к дому.
Приезд его был неожиданным. Увидав Николу, мать обрадовалась и испугалась. После расстрела отца она теперь всего боялась. Но когда он сказал ей, что приехал на два дня в отпуск — успокоилась.
Сестра Лина все эти два дня ни на шаг не отходила от брата. За этот год Лина заметно вытянулась, похудела и из хохотушки превратилась в серьезную и настороженно-замкнутую девочку-подростка. Подруг у нее почти не было. После того как в поселке стало известно, что ее отец арестован и расстрелян как «враг великой Болгарии», многие бывшие подруги стали избегать Лину, а с другими она перестала водиться сама.
— Наш баркас и сети конфисковала полиция, — сообщила Николе Лина. — Сказали, что если ты даже вернешься домой, все равно тебе не разрешат иметь собственную лодку и сети. Такой приказ из Бургаса, из немецкой комендатуры... Хорошо, что нас еще дядя Янгулов не забывает, — добавила она. — И иногда приносит нам с мамой немного свежей хамсы и ставридки. И денег не берет...
— Янгулов! — вскрикнул Никола и подскочил со стула как ужаленный. — И вы берете у этого иуды подачки? Это он заявил на папу в жандармерию.