Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса
Шрифт:
На рис. 18 показано, сколь чудовищно велико может быть число потенциальных ложных взаимосвязей. Идея проста. Если я работаю с набором из 200 случайных переменных, совершенно не зависящих друг от друга, почти невозможно не обнаружить высокую корреляцию на уровне, скажем, 30 процентов, однако эта корреляция будет абсолютно ложной. Есть методики, позволяющие контролировать избирательность (скажем, поправка Бонферрони), но даже они не останавливают злоумышленников – как регулирование не останавливает инсайдеров, которые наживаются на системе. Вот почему за двенадцать с чем-то лет с тех пор, как мы расшифровали геном человека, генетики не добились никаких существенных результатов. Я не говорю, что данные не содержат важной информации; беда в том, что искать ее – все равно что искать иголку в стогу сена.
Искажены могут быть даже
Эффект «одураченных данными» проявляется все шире. Есть отвратительный феномен «изобилия данных», когда ученые отбирают их в промышленных масштабах. Новое время в избытке обеспечивает нас переменными (и дает слишком мало данных по каждой переменной), так что ложные взаимосвязи множатся куда быстрее истинных, ведь шум обладает выпуклой природой, а важная информация – вогнутой.
По сути, данные могут поставлять нам только знание а-ля via negativa — их можно эффективно использовать для развенчания концепций, а не для подтверждения их.
Трагедия в том, что очень трудно получить финансирование, чтобы воспроизвести – и опровергнуть – уже проведенные исследования. Но даже если деньги найдутся, сложно найти тех, кто за это взялся бы: все понимают, что воспроизводя чужие опыты, героем не стать. В итоге мы не можем доверять эмпирическим результатам – кроме отрицательных. Я романтик, и мой идеал – английский священник, ученый-любитель, который обдумывает опыты за чаем. Нынешние профессиональные исследователи соревнуются в «поиске» взаимосвязей. Наука не должна быть соревнованием; в ней не должно быть табели о рангах – как мы видим, подобная система неизбежно рушится. Нужно очистить знание от агентской проблемы.
Тирания коллектива
Ошибки, совершаемые коллективно, а не индивидуально, – это признак организованного знания и лучший аргумент против него. Мы только и слышим доводы типа «все это делают» или «другие делают это именно так». Эта закономерность не тривиальна: люди, которые сами по себе ни за что не сделали бы что-то глупое, совершают глупости, объединяясь в группы. Так ученое сообщество с его институциональной структурой вредит науке.
Крис С., докторант из Массачусетского университета, однажды пришел ко мне и сказал, что разделяет мою идею «жирных хвостов» и скепсис в отношении нынешних методов управления риском, но это не поможет ему продолжить карьеру ученого. «Все учат этим методам, все пишут об этом статьи», – сказал он. Другой студент объяснил мне, что хотел бы работать в престижном университете, где моя концепция неуязвимого управления риском не пригодится, потому что «все пользуются другими учебниками». Один раз администрация университета приглашала меня преподавать стандартные методы управления риском, которые я считаю шарлатанством чистой воды (я отказался). Что я должен делать как профессор – обеспечивать студентов работой, приносящей ущерб обществу, или выполнять свой гражданский долг? Если первое, у бизнес-школ и экономической науки серьезные этические проблемы. Только эта порочная система держит экономическую науку на плаву, невзирая на то, что экономисты несут очевидную чушь – и это научно обоснованная чушь. (В моей статье про Четвертый квадрант – см. обсуждение в Приложении I – я показываю, что их методы управления риском эмпирически неверны и к тому же плохо обоснованы математически, другими словами, это научное надувательство.) Профессоров не наказывают за то, что они учат студентов теориям, которые обрушивают финансовую систему; жульничество никуда не исчезает. Факультетам нужно учить хоть чему-то, чтобы студенты устраивались на работу, даже если это «что-то» – ахинея от начала до конца. В итоге мы не можем выйти из порочного круга, где каждый знает, что теории неверны, но никто не свободен или не обладает смелостью это сказать.
Беда в том, что наука – это последнее место, где можно применять логику «другие тоже так думают». Наука зиждется на доводах, не зависящих от чужого мнения, и если эмпирически или математически доказано, что теория неверна, не имеет никакого значения, сколько «экспертов» с этим не согласятся – сотня или три триллиона. Сам факт упоминания «других» в контексте науки ясно указывает на то, что отдельный ученый – или целый коллектив, состоящий из «других», – слабак. В Приложении II показано, что именно не так в экономической науке – и какими теориями те, кто пока не пострадал от своих ошибок, продолжают пользоваться из желания сохранить работу или получить повышение.
Есть и хорошие новости: я убежден, что один наделенный доблестью человек способен победить коллектив слабаков.
Здесь нам опять же следует искать лекарство в истории. Авторы Священного Писания очень хорошо осознавали проблему рассеивания ответственности – и не зря запретили «следовать за большинством на зло», а также «решать тяжбы, отступая по большинству от правды» [137] .
Я завершу Книгу VII следующей мыслью. Когда кто-то говорит «я этичен», я напрягаюсь. Когда говорят о лекциях по этике, я напрягаюсь еще больше. Все, чего я хочу, – это избавиться от опциональности и уменьшить антихрупкость людей, которые выигрывают за чужой счет. Это простой путь отрицания, via negativa. Остальное сложится само.
137
Исх. 23: 2. – Прим. ред.
Глава 25.
Заключение
Как обычно в конце моих путешествий, в момент, когда я глядел на толстую рукопись на ресторанном столике, некто, принадлежащий к семитской культуре, попросил меня объяснить, о чем моя книга. На сей раз это был Шаий Пилпел, специалист по теории вероятностей; мы с ним два десятка лет ведем спокойные беседы и ни разу не обсуждали пустяки. Сложно найти знающих и уверенных в себе людей, которые способны увидеть самую суть явления, а не придираться к мелочам.
Соотечественник Шаия задавал тот же вопрос о моей предыдущей книге, и в тот раз мне нужно было время на размышление. Теперь я не стал даже задумываться.
Ответ был столь очевиден, что Шаий тут же выдал его сам. Он считает, что истинные идеи сводимы к простым формулам, но подавляющее большинство людей в конкретной области из-за специализации и неспособности думать этих формул не знают. В области религии все сводится к детализации, применению и трактовке Золотого правила: «Не делай другим того, чего не хочешь, чтобы делали тебе». Этот же принцип стоит за законом Хаммурапи. В основе основ лежит не прокрустово ложе, а именно Золотое правило. Главный довод – это не обобщение, это скорее источник энергии.
Шаий вывел из моей книги следующую простую формулу: «Все на свете улучшается или страдает от переменчивости. Хрупкое страдает от переменчивости и неопределенности». Стакан на столе – это короткая переменчивость.
В романе Альбера Камю «Чума» герой долго ищет совершенную фразу, которой можно было бы начать роман. Достаточно найти одну эту фразу, а все остальное будет следовать само собой из начала. Но читатель, чтобы понять и оценить первое предложение, должен будет прочесть весь роман.
Я смотрел на рукопись со спокойной радостью. Каждое предложение в этой книге – это производная, применение, трактовка короткой максимы. Ряд деталей и разъяснений могут казаться нелогичными или слишком конкретными, особенно когда я принимал решения в условиях непрозрачности, но в конечном счете вся книга развертывает одну истину.
Я приглашаю читателя сделать то же самое. Оглянитесь, посмотрите на свою жизнь, на вещи, отношения, сущности. Для большей ясности вы можете заменить переменчивость другими членами семейства беспорядка, но это не обязательно – все эти слова обозначают одно и то же явление. Время – это переменчивость. Образование – как формирование характера и личности и приобретение истинного знания – обожает беспорядок; образование, которое навешивает ярлыки, и люди, не знающие ничего, кроме ярлыков, беспорядок ненавидят. Одни вещи ломаются, если обращаться с ними неправильно, другие – нет. Одни теории исчезают, другие – нет. Инновация улучшается от неопределенности. Есть те, кто только и ждет перемен, чтобы использовать их в качестве сырья, и эти люди очень напоминают наших предков-охотников.