Шрифт:
Часть первая
Санкт-Петербург, год 1831-й
Серый петербургский день, короткий и хмурый, каких большинство выпадает на долю имперской столицы, медленно перетекал в сумерки. Промозглые, подернутые сырой холодной дымкой, опускались они на торжественные проспекты и убогие задворки, одинаково окутывая все густым темно-синим туманом.
Был ноябрь.
Первый снег уже упал на Северную Пальмиру с бесцветных небес, лежащих низко и угрюмо.
Но не прижился.
Расплылся грязной кашицей на мостовых, канул в тяжелых черных водах Невы.
Неуютной была эта пятница, 11 ноября 1831 года.
Неприветливой
Однако ж не всюду.
Вереница роскошных экипажей – один наряднее другого – неспешно двигалась по Английской набережной. Кучера, красуясь, поигрывали вожжами, сдерживая ретивую прыть лошадей, запряженных по большей части цугом – шестеркой в упряжке с двойным выносом. Процессия тянулась к ярко освещенному подъезду дома № 44, известного всему Петербургу как дом графа Николая Петровича Румянцева.
Сам граф, старший сын екатерининского героя, фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского, министр коммерции и государственный канцлер государя Александра Павловича, просвещенный русский вельможа, много послуживший на пользу государству Российскому, благополучно дожил до семидесяти трех лет и скончался спустя год после восшествия на престол нынешнего государя Николая Александровича.
Пять лет минуло с той поры.
Прах графа упокоился с миром вдали от суровой северной столицы, в любезном его сердцу имении под Гомелем.
И – правду сказать – с той поры затих и будто обезлюдел торжественный дом, один из самых заметных на Английской набережной. Хотя нарядный портик дворца, увенчанный фигурой Аполлона в окружении муз, неизменно заставлял людей, не чуждых эстетическому наслаждению, замедлить шаги.
Сегодня, однако, прошлое будто вернулось.
Как некогда, весь петербургский свет устремился к румянцевскому порогу.
Ловко соскакивали с запяток ливрейные лакеи, сноровисто помогали господам выйти из экипажей. Радовались зеваки, зябко мнущиеся у сияющего подъезда, – узнавали прибывших. Суетились юркие газетчики, силились как следует разглядеть всех и каждого…
Событие и впрямь происходило выдающееся.
Богатейшее собрание рукописей, книг, картин, монет, минералов и прочих ценнейших древностей – дело всей жизни графа Николая Петровича, согласно его же воле, открывалось для широкой публики.
Исполненные сознанием происходящего, именитые гости речи произносили с пафосом. Меж собой беседовали негромко, но все более о вещах возвышенных.
Торжество – по всему – близилось к завершению, когда князь Борис Александрович Куракин тронул за рукав нынешнего хозяина дома, младшего брата Николая Петровича – Михаила.
– Устал, Михайло Петрович?
– Устал, не скрою. Que veus-tu? [1] Хлопот последние дни было не перечесть. Впрочем, хлопоты приятные. Посему – не ропщу.
– Одно дело – приятные, так ведь и полезные, cher ami [2] Не токмо нам, но и потомкам далеким. Им – определенно – более даже, чем нам.
– C’est bien beau ce que tu viens de dire! [3] Брат то же говорил. Одно жаль, сам не дожил до светлого дня.
1
Что ты хочешь? (фр.)
2
милый друг (фр.).
3
Прекрасно сказано! (фр.).
– Не
– Спасибо, Борис. Однако погоди… Давеча, au bal des Сhahovsky [4] … ты говорил мне о каком-то деле, а я вот за своими хлопотами позабыл обо всем. Прости.
– Пустое. Да и не время теперь.
– Eh bien, mon prince! [5] Дело-то было важное, я теперь припоминаю.
4
…на балу у Шаховских (фр.).
5
Ну, князь! (фр.)
– Как для кого. Я полагаю – важное, но не безотлагательное.
– И все же?
– Художник, Michel. Иван Крапивин. Крепостной князя Несвицкого, по общему мнению – большой талант, быть может – великий. Год назад был принят в Академию, и сразу же о нем заговорили как о самородке. Большие надежды подавал. Огромные.
– C’est bien, с’est bien [6] … и что же?
– Старик Несвицкий, как ты знаешь, умер. А сын, que je n’ai pas I’honneur de connaоtre, [7] он мало где принят и с’est un pauvre sire… Et joueur ce qu’on dit. [8]
6
Хорошо, хорошо… (фр.)
7
…которого я не имею чести знать (фр.).
8
…кажется, ничтожное существо… К тому же игрок, говорят (фр.).
– Увы!
– Сher ami, nous y voillons, [9] я знаю, вышла какая-то история – ты ссудил его деньгами и тем спас.
– Mon prince, что сделано, то забыто.
– Да, да, не спорю. К тому же твое благородство известно… Да Бог бы с ним! Однако этот человек добра, похоже, не оценил. Возненавидел теперь весь белый свет, удалился в орловское имение, но – главное! – Крапивина из академии забрал и увез с собой. Ничего не стал слушать и был возмутительно груб с теми, кто ходатайствовал…
9
Дорогой друг, в этом-то все и дело (фр.).
– Mon cher Boris, возможно, Юрий Несвицкий возненавидел не весь белый свет, а общество, которое отвергло его так жестоко. А вернее, так называемое bonne sociеtе. [10] Не спорю, он заслуживал порицания, но то, как обошлись с ним, право же, было слишком. Игрок? Да, всего лишь игрок. Но не преступник же! Однако ж речь теперь не о том. Его крепостной – талантливый художник, ты говоришь?
– В высшей степени. И может погибнуть.
10
хорошее общество (фр.).