Антиквар
Шрифт:
— Я у вас ничего не крал! — как и следовало ожидать, последовала возмущённая реплика.
— Это ты так думаешь, чадушко, — сказал Смолин. — А на самом-то деле всё обстоит как раз наоборот. Меня ты не обкрадывал — но украл моё. Непонятно? Помнишь, когда вы пару-тройку дней назад были в квартире Дашиного дедушки? Ты, она и ещё парочка каких-то декадентов.
— Мы?!
— А вот это уже звучит чертовски ненатурально, — сказал Смолин. — Отдаёт дурной театральностью. Ну, понятно, опыта в таких делах у тебя нет… Настолько растяпистое поколение, что блевать тянет… Значит, на хатке вы не были? Никаких наград в карманах не уносили? Ну а как же ты, в таком случае, объяснишь вот эту бумаженцию?
Он кивнул Шварцу, чтобы тот включил верхний свет, и жестом заправского фокусника развернул перед собеседником ксерокопию квитанции из «Фрегата». Сказал вкрадчиво:
— И что получится, если сравнить здешние паспортные данные и
Он сделал хорошо рассчитанную паузу, присмотрелся. Студент производил впечатление человека, ошарашенного из-за угла пыльным мешком по темечку. Пребывал в совершеннейшей растерянности: ну конечно, он и думать не мог, что дело грязное, что его могут взять за шкирку недоброжелательно настроенные люди, к чему ж было готовить убедительные отговорки и просчитывать линию защиты?
— Вообще-то ты тут ни при чём, — сказал Смолин великодушно. — Я не зверь, я всё прекрасно понимаю… Более того, я уверен, что Дашенька и сама понятия не имела, что у дедушки вместе с его собственными вещичками могут оказаться и чужие. Но так уж карта легла… Посмотри фотографии. Вот этот орден, и этот, и эти два — моя законная собственность. Что я могу доказать моментально. Свидетелей навалом: те, у кого я их купил законным образом, тот, кто парочку из них мне реставрировал… Честные, законопослушные люди… как и я. Мы тебя не будем бить и уж тем более вульгарно ставить на счётчик — что за пошлости, да и взять с тебя нечего… Я просто-напросто прямо сейчас еду в ближайший райотдел, каковой обязан быть открыт круглосуточно, и подаю заявление, где со скорбью вещаю, как некий молодой человек на моих глазах вскрыл мою запертую машину и вытащил оттуда барсетку где, помимо прочего, находились эти именно ордена. Гнался я за ним, но не догнал. Зато прекрасно запомнил эту мерзкую рожу — и друзья мои, в количестве трёх, что со мной тогда были и тоже безуспешно за тобой гнались, тебя запомнили… Ну а потом вступает в игру господин Демидов, хозяин магазина «Фрегат», и, активно сотрудничая со следствием, сообщает, как ты у него появился, как сдал эти самые награды по своему паспорту, как он, узнав те из них, что принадлежат мне, мне и позвонил… Между прочим, всё это будет чистейшая правда. Потом появляется серьёзный человек, реставратор по профессии, и рассказывает, как он мне починял вот этот орден, и ещё этот — и это опять-таки чистая правда… И клеят тебе, Мишенька, весьма даже невесёлую статью Уголовного кодекса касаемо кражи предметов, имеющих значительную художественную и историческую ценность… да что там, просто-напросто имеющих рыночную стоимость тысяч в полсотни рублёв…
— Но я же…
— Ну да, конечно, — сказал Смолин. — Ты будешь утверждать, что в машину ко мне не лазил отроду. Что все до единой цацки вы квартетом потырили из квартиры Дашенькиного дедушки покойного… — Он сделал очередную паузу. — А знаешь что? Сердце мне подсказывает, что и Дашенька, и твои друганы с честнейшими глазами от всего отопрутся. Заявят, что ни в какой квартире они не были, ничего не брали. Потому что с точки зрения закона Дашенька опять-таки совершила вульгарную кражу, не имела она ни малейшего законного права забираться ночной порой в квартиру дедушки, пусть и родного, и что-то оттуда брать, хоть коробок спичек… Зря, что ли, она сама в магазин не пошла, а тебя, дурачка, вперёд выставила? То-то и оно… Если без дипломатии и хороших манер, то тебя, мил-человек, использовали, словно аптечное изделие под названием гандон… Никого из них в этой истории нету — ни Дашки, ни тех двоих. Один ты есть…
— И сидеть тебе, голубь, в СИЗО очень даже весело, — жизнерадостно подхватил Шварц. — Любят там таких смазливеньких, из тебя, Мишенька, такую Машеньку забабахают, что посмотреть будет приятно… И будет у тебя кликуха Машуня-студенточка…
— Мой друг несколько преувеличивает, Миша, — сказал Смолин. — То, что тебя на нарах опустят — вовсе не стопроцентная вероятность, это уж смотря в какую хату попадёшь. И как себя поставишь. Хотя… Ты уж прости, конечно, но я-то могу судить по опыту двух своих путешествий за проволочку, а потому говорю откровенно: таких вот слабачков, не приспособленных к зоне, частенько как раз раком и ставят… Ладно. Не будем с ходу о печальном, ещё не факт, что тебя непременно в камере Манькой сделают… но сама по себе отсидочка тебе всю налаженную и беспечную жизнь поломает. А уж для папы с мамой, честных советских тружеников, удар будет тот ещё… Вся жизнь у тебя хрупнет, как сухое печенье… Я не шучу, родной. Я серьёзно настроен. Прямо сейчас поедем в ближайшую ментовку и напишем дружненько заявления все четверо: мол, случайно увидели на улице, скрутили-доставили… Ещё раз прости за прозу жизни, но нет у папы с мамой таких доходов, чтобы тебе хорошего адвоката подстегнуть. Да и дело больно уж чистое. Ты, конечно, будешь у следака лепетать про Дашу и друзей… но, повторяю, ты уверен, что они тебя начнут вытаскивать? — он сложил фотографии аккуратной стопочкой, убрал их в карман и продолжал скучным голосом: — Пора и тебе, родной, что-нибудь изречь, я всё сказал, даже в глотке пересохло… Ну?
— Послушайте… Вы же сами говорите, что я неумышленно… Давайте я завтра же с утра заберу всё и отдам… Извините, конечно, но я ж не знал…
— Ты паренёк вроде бы неглупый, — сказал Смолин. — Будущий искусствовед, причастен, стало быть, к духовной сокровищнице человечества и прочей лабуде… Вот и подумай крепенько: почему мы нагрянули целой толпой и тратим на тебя время? При том что с точки зрения закона ситуация для нас чистейшая, исключительно к нашей выгоде повёрнута… Напряги соображалку, сокол ясный…
— Деньги будете требовать?
— Тьфу ты… — поморщился Смолин. — Студент, интеллигентный мальчик… И деньги твои мне не нужны, и денег-то у тебя нет… Мне не деньги нужны, а главная ценность нашего века — информация. Не будем тянуть кота за яйца, время позднее… Короче говоря, ответишь мне на пару-тройку вопросов — и гуляй свободным человеком. Ордена, естественно, отдашь…
— Какие ещё вопросы? Про что?
— Про кого, — поправил Смолин. — Про нашу очаровательную Дашеньку. Как говорится, то и это…
— Ничего я про неё говорить не буду.
— Я ж не сказал, что именно меня интересует…
— Всё равно.
— Подобная разновидность человеческого существа именуется обычно дураком, — сказал Смолин. — Давай поговорим об ещё одном аспекте проблемы… Как мужик с мужиком. Мы там, возле дома, давненько торчали. И прекрасно видели, как тебя, прости за прямоту, отшили окончательно и бесповоротно. «Чтоб ноги твоей тут не было!» Что-то в этом роде, а? А ещё мы отлично видели — да и ты тоже наверняка, — как её привёз дяденька на большой красивой машине. Дяденька, подсказывает мне знание жизни, прочно и надолго занял твоё место… И что, в этих исторических условиях твоя стойкость Дашеньку умилит и восхитит? И она к тебе возвернется, как в мексиканском сериале? Ну ты же сам понимаешь, что это вздор жуткий… Даша — полная и законченная стерва, ты ещё не понял? И в тюрьму она тебе паршивого пирожка с кошатиной не принесёт. Наоборот, будет только рада, что всё так удачно сложилось: ты будешь на нарах чалиться, а она — беззаботно кружиться в вихре удовольствий со своим богатеньким Буратиной. И некому будет возле подъезда торчать, разборки устраивать… Так что совершенно не тот случай, чтоб играть в благородство — в первую очередь оттого, что не стоит она того. Ты к ней со всей душой, ты её произвёл в Прекрасные Дамы — а она тебя всего-навсего использовала, как тот аптечный предмет…
— Будь мужиком, — поддержал Кот Учёный. — Таких у тебя ещё будет вагон с прицепом…
Разговор переместился в другую тональность — пленника теперь не пугали, а, наоборот, чуть ли не со скупой слезой мужского сочувствия на глазах утешали и улещали, делились печальным жизненным опытом, приобретённым в молодости, и давали полезные советы людей поживших, насмотревшихся на женское коварство. Одним словом, убалтывали и обрабатывали по полной программе, понемногу создавая впечатление, что рассказать всё о коварной подружке следует в первую очередь оттого, что это получится где-то даже суперменский поступок — она тебя, парень, бортанула, так вытри об неё ноги и ботинки смени… Давили и на оскорблённое самолюбие, и на вполне естественный страх перед неприятностями с законом. Окажись индивидуум покрепче, с ним пришлось бы повозиться, но в том-то и суть, что парнишка был со слабинкой…
Собственно говоря, ничего особенно интересного Смолин в итоге не узнал. Фаине Миша возил Дашеньку раза три, и всякий раз визиты проходили буднично и обыденно: пили чаёк, разговаривали о всевозможных пустяках. Об индивидууме из чёрной «камри» студент не мог сказать ничего определённого: он просто-напросто, получив отставку и сопоставив кое-какие прежние наблюдения, заподозрил, что появился более удачливый соперник — в чём сегодня вечером и убедился окончательно. Те двое, что были в квартире вместе с ними, — одногруппники, старые приятели, Даша душевно попросила мальчиков о небольшой услуге, а они, как галантные кавалеры, не сумели даме отказать — нисколько не заморачиваясь юридической подоплёкой подобного ночного визита…