Антиквар
Шрифт:
— Беру, — сказал он, поразмыслив. — Только давай-ка мы её моментально засверлим как следует, и боёк, само собой, и ещё что-нибудь… Брезент есть?
— Откуда? Вон, кусок…
— Маловат…
— Не ссы, Васька, прорвёмся… Замотай ствол, на конец как раз хватит, тут два шага с половиною…
Смолин старательно обмотал конец ствола невеликим куском брезента, и они принялись извлекать дуру на божий свет. Пушка, мать её, была тяжеленная, кое-как взвалили на плечи, развернулись к чёрному ходу в магазин…
И в животе у Смолина что-то
Метрах в пяти от них стояла машина вневедомственной охраны в характерной бело-синей раскраске, с изображением стилизованного глаза на передней дверце, с мигалкой, как водится. Двое сидевших внутри орёликов в бронежилетах и касках таращились прямо на них, не поймёшь, с каким выражением и намерениями.
Ноги форменным образом приросли к земле. Он подумал смятенно: никто пока всё же не кидается на перехват, никто не хватает за шиворот, не орёт ничего жуткого… Надо ж так глупо влететь, стоишь с тяжеленной дурой на плече, никак не прикинешься, что не имеешь к ней отношения…
— Семён! — браво рявкнул Боцман у него за спиной. — Чего встал? Волоки херовину, а то бригадир на маты изойдется…
Чуть опомнившись, взяв себя в руки, Смолин сделал первый шаг к двери, второй, третий… Никто на них так и не кинулся, стояла тишина. Чуть повернув голову, он увидел краем глаза, как из подъезда выскочил третий орёлик, тоже в каске и жилетке, с АКСУ на плече — и мотор машины моментально завёлся. А там за ними захлопнулась дверь, и никто не кинулся следом, никто не встретил в кабинете…
По спине стекало добрых поллитра пота.
— Пронесло… — фыркнул он, осторожно опуская на пол свой конец ноши.
— Ага, меня тоже…
Сдавленным голосом Смолин сказал:
— Я с тебя, бля, процент сниму за этакие фокусы… Запорешь всех когда-нибудь своими выходками…
— Не боись, если запорюсь, так один, уж отболтаюсь…
— Вашим бы хлебалом, бегемотик, да медок из бочки наворачивать… — зло сказал Смолин.
И незамедлительно схватился за дрель, вытащил из пластмассового чемоданчика сантиметрового диаметра сверло — чтобы наверняка, чтоб нервишки успокоить… Развинчивая патрон, всё ещё ворчал:
— Точно, сниму десять процентов, чтоб не доводил до инфаркта…
— Да ладно тебе, — посмеивался Федя, помогая ему подключать к розетке удлинитель. — Дери Маришку почаще, понужай коньячок вместо водочки — и не будет у тебя никаких инфарктов… Ещё одна пушка не нужна?
— Поди ты!
— Да нет, я не про эту… Понимаешь, дошёл слушок — в Чушумане, у староверов, валяется за околицей какая-то пушечка… И судя по тому, как её описывают, она непременно казачья, то бишь семнадцатого века, не позже… Потому что позже гарнизонов с артиллерией в той глуши отродясь не водилось, а вот казаки в тех местах при Алексей Михалыче как раз бродили… Интересует?
— Вот с этого и надо было начинать, — сказал Смолин, завинчивая патрон сверла. — Действительно, какие там гарнизоны с артиллерией… Вот только — километров семьсот…
— Ну и что? Шестьдесят шестой газон я добуду, выберем время — и махнём? Натуральная пушка семнадцатого века… А? Даже если бабки пополам, всё равно получается прилично…
— Подумаем, — сказал Смолин. — Держи покрепче, и глаза береги, сейчас стружка брызнет…
Басовито взвыла дрель, сверло стало помаленьку углубляться, в ствол авиапушки…
Глава 3
ПИТЕРОМ ПРИРАСТАТЬ БУДЕТ…
В отличие от шумного, бесшабашного, с душой нараспашку Боцмана Рома Левицкий (а может, и не Рома, и не Левицкий) был человеком совершенно другой породы. Всё произошло по заведённому порядку: аккурат через сорок минут после предварительного звонка у чёрного хода остановилось такси, откуда и высадился Левицкий, без натуги неся продолговатую картонную коробку, тщательнейшим образом перевязанную прозрачным скотчем, с удобными верёвочными ручками, украшенную полудюжиной сиреневых значков, означавших «верх» и «стекло». Что содержимому противоречило напрочь, конечно, но так оно гораздо безопаснее выходит…
Рома знакомой дорогой прошёл в кабинет Смолина, поставил коробку в уголок и остался стоять, не глядя по сторонам — невысокий, достаточно неопределённого возраста (около сорока вроде бы, но сразу и не скажешь, в которую сторону), продолговатое лицо никаких особенных чувств не выражает и способно улетучиться из памяти очень быстро, если не стараться запомнить специально…
Смолин даже не предлагал ничего из обычного дежурного набора — ни присесть, ни чаю-кофе, ни даже закурить. Как-никак встречались шестой раз, и всё было известно заранее… Он только спросил, стоя у стола:
— Сколько?
Ровным, почти лишённым эмоциональной окраски голосом робота Вертера Левицкий сказал, глядя словно бы прямо в лицо, но тем не менее не встречаясь взглядом:
— Мне сказано, десяток. С веса, соответственно, следует десятка, плюс процент.
Извлёкши из стола пачку «условных енотов», Смолин старательно отсчитал одиннадцать тысяч, подал Роме. Тот сноровисто пересчитал — без тени недоверия на лице, просто такие уж у человека были привычки. Кивнул:
— Всё правильно. Благодарю. Если что, позвоню.
И буквально улетучился на манер призрака — практически бесшумно, будто и не было. В окно, выходящее во двор, Смолин видел, как отъезжает такси, негодующе рявкнув сигналом на вывернувшегося из-за угла чуть ли не под колёса алкаша.
Вот так человек и зарабатывает старательно себе копеечку — вечный и надёжный курьер, которого, очень возможно, в соседнем городе (а то и в другом районе Шантарска) знают уже под совершенно другим рабочим псевдонимом. Аккуратно доставит всё, что ни поручат, примет причитающиеся поставщику бабки со своей всегдашней десятипроцентной надбавкой — и растворится в воздухе. Можно только гадать, где у него дом родной, можно лишь предполагать, что Рома не только с антиквариатом связан и главные деньги, очень возможно, зашибает на чём-нибудь другом — но гадать, предполагать и прикидывать совершенно ни к чему. Главное, Рома существует, пользуется хорошей репутацией и обходится не так уж дорого — вот и всё…