Антикварий
Шрифт:
— Так и ее бог призвал наконец? — произнесла старуха голосом, гораздо более проникнутым чувством, чем это было свойственно ее преклонным летам и ее всегдашнему равнодушию и апатии. — Значит, и она призвана дать ответ за все ее чванство и властность? Прости ее господи!
— Но мама спрашивала, — возобновила допрос девочка, — почему Гленаллены хоронят своих покойников при факелах?
— Они делают так, — ответила бабушка, — с тех пор, как Великий граф пал в злосчастной битве под Харло, когда, говорят, похоронное пение звучало каждый день от устья Тея до высот Кабраха и вы не услышали бы другого звука, кроме плача по отважным людям, бившимся против Доналда Островитянина. Но в то время еще здравствовала мать Великого графа, а женщины дома Гленалленов были храброй и непреклонной породы. Она не пожелала похоронного пения для сына и велела отнести его в полуночной тиши к месту упокоения, запретила пить поминальную чару и плакать по нем. В день своей смерти, сказала она, он убил столько врагов, что вдовы и дочери умерщвленных им горцев долго будут оплакивать своих близких; они могут оплакать и ее сына. И она опустила его в могилу, не пролив ни слезинки, без единого стона и жалобы. И все решили, что гордые Гленаллены так и должны поступать. Они и теперь держатся того же правила, особенно в последнее время, потому что ночью они свободнее могут совершать свои папистские церемонии, под покровом мрака и тайны, чем при свете дня. Так по крайней мере было в мое время. Днем им помешали бы власти и жители Фейрпорта. Впрочем, теперь, говорят, их бы не тронули, на свете многое изменилось, и я уже не знаю, стою я или сижу, умерла я или жива.
Оглянувшись на огонь и словно находясь в том наполовину бессознательном состоянии, на которое она жаловалась, старая Элспет опять машинально занялась своим обычным делом и завертела веретено.
— Ах, боже мой! — вполголоса промолвила Дженни Ринтерут, обращаясь к своей собеседнице. — Жутко слушать, когда ваша свекровь пускается в такие речи. Будто мертвая говорит с живыми!
— Ты не так уж ошибаешься, милая! Ей все равно, что бы ни случилось сегодня. Но наведи ее на рассказы о старине, и она начнет говорить как по-писаному. Мало кто столько знает, как она, про семью Гленалленов — отец моего мужа много лет поставлял им рыбу. Надо тебе сказать, что паписты особенно часто едят рыбу, и уж это-то в их религии не худо. Для личного стола графини — упокой, господи, ее душу! — я всегда могла продать самую лучшую рыбу по самой лучшей цене, особенно по пятницам. Но погляди, как у старухи шевелятся руки и губы! В голове у ней сейчас бродит, как в квашне. Нынче она наговорится, а то иной раз за неделю слова не вымолвит, разве что скажет что-нибудь малышам.
— Ох, это страшная женщина, миссис Маклбеккит! — ответила Дженни.
— Не водится ли за ней чего? Люди говорят, что она не ходит в церковь, не беседует со священником и когда-то была паписткой. Но с тех пор, как умер ее муж, никто не знает, что и думать о ней. Вы-то сами не считаете ее колдуньей?
— Колдуньей? Глупая ты! Так можно любую старуху объявить колдуньей. Вот за Эйлисон Брек я и вправду не поручусь. Я видела у нее целые корзины крабов, когда…
— Тсс, тсс, Мегги, — прошептала Дженни, — ваша свекровь опять хочет что-то сказать.
— Не говорил ли кто-то из вас, — спросила старая сивилла, — или мне приснилось, или это было наитие, что Джоселинд, леди Гленаллен, умерла и ее хоронят нынче ночью?
— Да, матушка, — прокричала ее невестка. — Совершенно верно.
— Что ж, так и надо, — продолжала старая Элспет. — В свое время многим пришлось из-за нее худо, даже родному сыну. Он еще жив?
— Да, еще жив, но едва ли долго протянет. А ты не помнишь, как он заходил весной, и спрашивал про тебя, и денег оставил?
— Может быть, Мегги. Не помню. А какой он был красавец, да и отец его тоже! Эх, если б отец был жив, счастливые это были б люди! Но он умер, а леди начала вертеть сыном и так и сяк и уверила его в том, чему он не должен был верить, и заставила его сделать то, в чем он раскаивается до сих пор и будет раскаиваться еще, если жизнь его будет такая же долгая и скучная, как моя.
— А что это такое было, бабушка? — А что это такое, матушка? — А что же это такое, а, бабушка Элспет? — в один голос спросили дети, их мать и гостья.
— Об этом и не спрашивайте, — ответила старая сивилла, — да молите бога, чтобы он не оставил вас во власти гордыни и вашего своевольного сердца. Эти пороки приносят беду и в хижину и во дворец, я сама тому горестная свидетельница. Вот была мучительная и страшная ночь! Неужто это время никогда не уйдет из моей старой головы? Ох, вот вижу, лежит она на полу, а с волос, таких длинных, течет соленая вода! .. Небо покарает всех, кто был к этому причастен… Бог мой, неужели мой сын в море при таком ветре?
— Нет, нет, матушка, ни одна лодка не выдержит такого ветра. Он спит в своей постели за перегородкой.
— Так это Стини в море?
— Нет, бабушка, Стини ушел со старым Эди Охилтри. Верно, они хотели посмотреть похороны.
— Не может быть, — заметила мать семейства. — Мы и не знали ничего, пока не пришел Джок Ренд да не сказал, что Эйквудам велено явиться. Эти господа всегда держат похороны в тайне. Тело пронесут всю дорогу от замка, все десять миль, под покровом ночи. Старуха десять дней пролежала в гробу в Гленаллен-хаузе, в большом зале. Его завесили черным и всюду зажгли восковые свечи.
— Да упокоит ее господь! — воскликнула старая Элспет, чьи мысли, очевидно, все еще были заняты столь значительным событием, как смерть леди Гленаллен. — Сердце у графини было жестокое, и за свои дела она ответит, но милосердие всевышнего безгранично. Дай бог, чтобы она в этом убедилась!
И Элспет снова погрузилась в молчание, которого больше не прерывала.
— Хотела бы я знать, что делают в такую ночь мой Стини и этот старый краснобай и попрошайка! — сказала Мегги Маклбеккит, недоумение которой разделяла и ее гостья. — Эй, детки, сбегайте-ка кто-нибудь на скалу да покричите! Может, они близко! Не то от оладий одна зола останется!
Маленькая посланница ушла, но через несколько минут примчалась назад с громким криком:
— Мама, бабушка! Там белое привидение гонится за двумя черными, и все они бегут со скалы.
Вслед за этим странным сообщением послышался шум торопливых шагов, и в хижину ворвался молодой Стини Маклбеккит, а сразу вслед за ним и Эди Охилтри. Оба так запыхались, что еле переводили дух. Первым делом Стини стал искать брус, служивший дверным засовом, но мать напомнила, что этот брус распилили на дрова в суровую зиму три года назад. «Зачем нам, беднякам, засовы? » — говорила она тогда.
— Никто за нами не гонится, — сказал нищий, отдышавшись. — Мы совсем как злодеи: бежим, когда нас вовсе не преследуют.
— Право же, кто-то за нами гнался, — сказал Стини, — либо дух, либо кто-то похожий на духа.
— Это был человек в белом, верхом на лошади, — возразил Эди. — Он не мог скакать шибче, оттого что конь его увязал в топких местах и он еле держался в седле. Это я хорошо видел. Не думал я, что мои старые ноги могут так быстро нести меня. Я бежал словно из-под Престонпенса.
— Тьфу, дурни какие! — возмутилась Мегги Маклбеккит. — Верно, это был кто-нибудь из верховых с похорон графини.
— Как? — воскликнул Эди. — Старую графиню нынче ночью хоронили в монастыре святой Руфи? Так вот откуда огни и шум, что нас спугнули! Жаль, что я не знал, а то я бы не ушел и не оставил там того мошенника. Впрочем, они позаботятся о нем. Ты слишком сильно отлупил его, Стини; может, и совсем угробил.
— Ничего подобного, — рассмеялся Стини. — Этакий широкоплечий детина! Вот я и примерил палку к его плечам. И ведь не опереди я его, он бы вышиб из тебя твои старые мозги, приятель!