Антинормандская Великорось
Шрифт:
За обедом монарх и окружение несколько приободряются: им так хочется верить в проблеснувшую надежду. Генерал Иванов, слывший «поклонником мягких действий», рассказал, как ему удалось успокоить волнения в Харбине при помощи двух полков без единого выстрела. После обеда царь сказал Иванову, что посылает его с фронтовыми полками в столицу, назначив главнокомандующим Петроградским округом. Иванов доложил, что он уже год стоит в стороне от армии, но полагает, что далеко не все части останутся верны в случае народного волнения, а потому лучше не вводить войска в город, пока положение не выяснится, — чтобы избежать междуусобицы и кровопролития. Николай ответил: «Да, конечно».
Всё, на что он счёл возможным решиться: послать против восставших — причём с условием «избежать междуусобицы и кровопролития» —
Самым надёжным подразделением, выделенным Иванову, считался батальон Георгиевских кавалеров. Однако назначенный командовать им генерал Пожарский тотчас объявил офицерскому составу: в Петрограде он не отдаст приказа стрелять в народ, даже если этого потребует генерал-адъютант Иванов. (Чего же можно было бы ожидать от Пожарского — узнай он ещё и всю правду о династии?)
В столице тоже имели место попытки опереться на надёжные войска. Брат царя Михаил Александрович и участники экстренного совещания наметили привести часть пехоты и матросов, которые ещё их слушались, в Петропавловскую крепость и занять там оборону. Однако помощник коменданта крепости барон Сталь, вызванный к телефону, сообщил, что на Троицкой площади стоят броневые автомобили восставших и орудия, а на Троицком мосту — баррикады.
Обер-гофмаршал Высочайшего Двора граф Бенкендорф телеграфировал из столицы в Ставку, что гвардейский Литовский полк убил своего командира, а преображенцы убили командира батальона. Бенкендорф спрашивал, не желает ли его величество, чтобы императрица с детьми выехала ему навстречу. Николай велел передать, чтобы ни в коем случае не выезжали, что он сам приедет в Царское Село. Императорский поезд отправился из Могилёва ранним утром 28 февраля, на станциях следования к нему выходили урядники и губернаторы и угощали «жареными» слухами из Петрограда: убиты управляющий министерством путей сообщения Кригер-Войновский, градоначальник Балк, его помощник Вендорф, уполномоченный по хлебообеспечению столицы Вейс…
Положение в Петрограде и в самом деле стало таково, что военный министр Беляев и его секретарь Шильдер принялись жечь секретные документы. Новым органом власти провозгласил себя Временный комитет Государственной Думы. Толпы громили аптеки и магазины, чьи владельцы удостоились чести быть поставщиками двора. Теперь с их заведений сбивали деревянных двуглавых орлов, императорские монограммы, топтали их и сжигали. В Кронштадте матросы убили адмирала Вирена и десятки (по некоторым публикациям — более ста) офицеров, чьи трупы сложили штабелем.
Вечером 28 февраля царский поезд прибыл на станцию Лихославль, где к нему вышли начальник Николаевской железной дороги Керн и начальник жандармского управления генерал Фурс, от которых стало известно о захвате толпой Николаевского вокзала в Петрограде и о распоряжении по всем железным дорогам: эшелон с монархом задержать. На станции Бологое свита, следовавшая впереди, получила известие, что Любань занята революционными войсками, которые могут не пропустить дальше. В Малой Вишере к свитскому поезду вышел офицер железнодорожного полка, сказавший, что в Любани ждут две роты с орудиями и пулемётами. (Позднее выяснится: это было не так. Местная запасная часть разграбила на станции буфет, вот и всё). Когда прибыл императорский поезд и Николай услышал «новость», он без разговоров приказал повернуть назад. Не понятно ли, что его страшила вероятность стычки революционных солдат с охраной? Лишь только прольётся кровь, думские деятели решат: он перешёл к наступательным действиям. И тысячами листовок извергнется: «Доколе немцы будут безнаказанно лить русскую кровушку?!»
На станции Дно поезд остановился. Приближённые Николая, делавшие свои выводы из обстановки, с облегчением встретили решение ехать в Псков и были за то, чтобы пойти на уступки Временному комитету, сторговаться с ним. Монарх и не думает спорить, протестовать. От его имени из Пскова телеграфируют Иванову: «Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать. 2 марта 0 ч. 20 м.».
Генерал Иванов прибыл в Царское Село вечером 1 марта. Полковник Гротен доложил, что гвардейская рота перестала подчиняться и ушла в Петроград. К Иванову поступили и другие сведения, из которых следовало, что выход не в вооружённой борьбе, а в соглашении с Временным комитетом. Прибежавший начальник станции принёс весть, что приближаются восставшие
Иванов послал подполковника генерального штаба Тилли с текстом в Царское Село, чтобы тот по прямому проводу передал телеграмму в Ставку. Вскоре Тилли доложил по телефону, что задержан, а затем Иванова известили, что выделенные ему войска с соизволения государя возвращаются в места дислокации.
Ещё до «соизволения» генерал Рузский своей властью (пишет С.С.Ольденбург, выделено им) распорядился не только прекратить отправку войск в подкрепление генералу Иванову, но и вернуть обратно в Двинский район уже отправленные с Северного фронта эшелоны. Главнокомандующий Северным фронтом Николай Владимирович Рузский, в чью ставку в Псков прибыл царь, оказался хозяином положения. (Императрица, узнав, что царский поезд в Пскове, записала 2 марта: государь в западне). Встречая на станции приехавших, Рузский до разговора с Николаем объявил его свите: придётся сдаваться на милость победителя. Под «победителем» он подразумевал Временный комитет Государственной Думы, но только ли его?..
Николай Владимирович не отличался знатностью происхождения, и ему не могли быть чужды слова Ермолова, обращённые к Александру Первому: «Произведите меня в немцы!» В продолжение своей карьеры Рузский насмотрелся на удачливость «фаворизированного племени» в России. Человек он был, по воспоминаниям Брусилова, «очень самолюбивый, ловкий и старавшийся выставлять свои деяния в возможно лучшем свете, иногда в ущерб своим соседям, пользуясь их успехами, которые ему предвзято приписывались». Добившийся популярности, он знал, что, слегка переиначивая его фамилию, о нём произносят с национально-патриотическим пафосом: «Русский генерал!» Неудивительно, если он увидел перст судьбы в том, что ему досталась столь важная (если не решающая) роль в свержении немца с российского трона.
Вскоре в интервью газете, отвечая на вопрос, не ему ли обязана Свободная Россия предотвращением ужасного кровопролития (имелся в виду приказ вернуться посланным в Петроград войскам), Рузский заметит с улыбкой:
— Если уж говорить об услуге, оказанной мною революции, то она даже больше той. Я — убедил его отречься от престола. (Цитирую по статье Александра Солженицына «Размышления над Февральской революцией». Выделено Солженицыным).
63-летний сутуловатый болезненного вида генерал вечером 1 марта вошёл в царский вагон, чтобы превратить самодержца в послушное существо. Вошёл представителем всех тех обиженных, кому выпало на протяжении полутора веков видеть, что не они — родные дети монархов-голштинцев. Рузский сознаёт выгоды своего положения, свою силу; он получил достаточно телеграмм от Родзянко и от начальника штаба Верховного Главнокомандующего М.В.Алексеева.
Тот с отъездом Николая из Ставки оказался у власти над всеми фронтами, над семимиллионной армией.
Михаил Васильевич имеет не меньший, если не больший счёт к династии, нежели Рузский. Происходя из семьи солдата-сверхсрочника, дослужившегося до чина майора, Алексеев обязан карьерой исключительному упорству, терпению, невероятной трудоспособности и усидчивости — тогда как некие иные обласканы и без того.
В русско-турецкую войну 1877-78 гг. Алексеев одно время состоял офицером для поручений при генерале Скобелеве, известном ненавистью к российским немцам. Существует историческая версия, что Скобелев готовил заговор, дабы совершить переворот и занять престол в качестве истинно русского монарха — вместо Александра Третьего.