Шрифт:
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Утро редко бывает кстати.
Тем более слишком раннее утро.
На часах полшестого. Я мчусь на такси в Шереметьево, чтобы успеть на первый самолет. Первый самолет в Питер. Чтобы завтракать на Невском. Чтобы обнять друзей. Друзья уговаривали ехать ранним «Сапсаном», но он примчит не совсем, но почти к обеду, и утром, если хочешь быть пораньше, самолет лучше и быстрее! Быстрее и лучше!
Очень хочется спать и почему-то есть. Я – страшная «сова». Все эти утренние вылеты с ночными подъемами не выношу. Вечно встречаю их с дикарской ненавистью солдата к уставу внутренней службы. Не спать
А если ты еще и пил, и пил много?..
Накануне сдал программу. Сделал все классно, профессионально и тонко, как ты любишь. Твой режиссер, которому никогда не угодишь, почти завыл от вселенского восторга и дважды пытался уйти на радостях в нижний брейк и верхнее «до».
Как было такое дело не отметить! Вечный перехватчик «Твин Пикс» оказался кстати и послал мне не только благодарный ужин и графинчик с водочкой под хорошо проверенные вещи (для слабонервных – потрясающая селедочка с картошечкой, нежно маринованная курочка на гриле, тосты с салом и соленые огурчики!), но и двух знакомых барышень, которые служат редакторшами уже в четвертой телекомпании с переменным успехом. Они пили текилу, и дело сразу заладилось.
В такие милые вечера мешают всего две вещи – воспоминания о предстоящем путешествии и нелегкий выбор между двумя девушками по принципу «нужное подчеркнуть». Еще деньги.
Деньги пытаются быть прекрасными в основном в двух случаях – когда их нет или когда их много. Их легкость и необходимость раздражает до определенной степени, их преступная гадость пьянит многих дураков, да и умники лишь разыгрывают равнодушие и величие, но мечтают и завидуют. Деньги слабо зависят от времени, но от пространства – сильно. Их точки соприкосновения с материальным миром – бесчестны, с нематериальным – забавны, с прошлым и будущим – математически неточны. Деньги сильно испортил бумажный прямоугольник, звонкая монета все же была более веселой и честной. Иногда не остается никаких сомнений, что человечество придумало деньги, чтобы не казаться самому себе слишком хорошим.
А девушки и не прочь, но косятся друг на дружку и немного выпендриваются, не забывая о том, что та, кто со мной не уедет, в обязательном порядке спалит подружку. И, по-моему, кто-то из них замужем.
После трехсот (не секунд, а грамм) обычно смутные сомнения растворяются в тумане веселого, доброго забвения.
Девчонки по текиле тоже выступали уверенно, что говорило о завтрашнем выходном или полной сегодняшней безбашенности. Не исключен и эффект двойного флакона. К тому же они почти ничего не ели (вот тоже девки – молодцы: виски не пьем, но пьем виски с колой, водку не пьем, но пьем текилу и не закусываем (лимоны не в счет), а начинаем с бутылочки шампанского и под утро искренне удивляемся плохой погоде в голове. Умницы, что тут сказать!) и очень скоро по части состояния вырвались далеко вперед.
Тут важно было вовремя определиться еще с двумя вещами – кто из них напивается до полного невменько и насколько привлекательна для дальнейших предсказуемых приключений другая?
К сожалению, нередко в этой дискуссии побеждают последние двести грамм и то же уже без закуски. В эти исторические секунды сложно осознать, сколь пиррова эта победа.
Одиночество – не дождь, не судьба и не состояние. Одиночество редко приходит внезапно, оно может быть желанным, но никогда не случается просто так. Его тонкие лучи проникают в тебя невидимо и безжалостно, как тропический вирус, оно медленно и незаметно поглощает
Осознание придет утром. Ты собираешь вещи, не глядя себе в глаза, безумно стараясь не усугубить лишним движением адский приступ головной боли.
Сделай три дела – обязательно (еще раз – обязательно, через не могу. Это не обсуждается!) прими душ, вещей с собой возьми минимум, выпей кефир со всеми вытекающими. С таксистом будь вежлив, но строг. С собой – строг, но вежлив. Если получится уснуть в машине – не возражай. Остальное придет само – аэропорт предстанет перед тобой в обязательном порядке, возвышаясь над автомобильной неразберихой и общей толкотней и давкой фундаментально-бестолковым фасадом.
Аэропорт всегда отличается от вокзала только одним – сладостно-гадким предвкушением. Поезд зануден и привычен – мелодия колес, мелькающий пейзаж, мельничная приземленность пути. Аэропорт всякий раз – это стресс, событие и сомнение. А зачем я туда лечу, а все ли будет ТАМ хорошо, а не лучше ли было остаться??? Экзюпери был в явном меньшинстве: настоящих, искренних романтиков полета – жалкие единицы из старинного клуба самоубийц. Остальные – либо бравурные пьяницы, либо неправильные эстеты. Они почти специально видят совсем не то, что хотят.
Кто не спрятался – я не виноват, такси уехало, и я иду регистрироваться. Меня не ждут. То есть ждут, но не очень, почти раздражаясь и пребывая в дежурной коме. И тут обязательно начинается:
– Багаж сдаем?
– Нет.
– А сумку покажите!
Показываю.
– Надо бы сдать – большая очень.
– Нормальная, никогда ее не сдаю.
– Запрещенное найдут, придется сдать!
– Не имею.
Дискуссия заканчивается на удивление быстро, я ожидал нового приступа маразма.
Кстати, девушка симпатичная. Рыжая, слегка завитая и слегка, именно слегка, в правильную меру, полноватая. Но времени нет.
Мне уже никто не мешает пройти к финальному буфету, у которого происходят усталые, нелегкие раздумья.
Решение пришло само – выпить, но не более полтинника. В результате таких беспрецедентных строгостей больше стольника убрать и не вышло.
Самолет изрядно качало на взлете, но было почти все равно. В Москве уже рассвело, а Питер все же был еще в темной дымке и вереницах прямых огней.
Посадка прошла спокойно и ровно, автобус в меру уныл и холоден, и до встречи с Питером и его обитателями оставались минуты.
Он вновь надеялся. Его надежда была очередной, но не последней, внезапной, но не случайной, таинственной, но неизбежной. Он надеялся победить время и вновь зажить жизнью угодного себе человека, который старается для вчерашнего будущего. Ничто и никуда не исчезло – его мысли и тело лишь совсем немного обрюзгли, но до полного краха было еще весьма и весьма далеко. Он вслушивался в человека, бывшего рядом с ним так недолго, но уже поразившего его правильным выбором нот разговора. Это была непростая музыка, но она была именно для него. Оставалось надеяться, что и дальше все будет верно, а новые такты приятной и чистой мелодии станут звучать все так же искренне, правильно и нефальшиво.
Конец ознакомительного фрагмента.