Антивоенный синдром или преданная армия?..

Небо по-зимнему было стылым и серым. Мела поземкаи И вдруг из осенних сумерек стали медленно выдвигаться с Ходын-ского поля офицерские батальоны, строй за строем. Они направлялись

к путевому царскому дворцу, ставшему Военно-воздушной академией имени профессора H. Е. Жуковского. Ранняя стужа сковала той осенью все лужи по обочине дорог и вокруг ходынской «парадной площадки», где каждый год отбивают, чеканят, ровняют строй те, кто готовится к параду на Красной площади, на святом Кремлевском холме — главной высоте России. Метельным вечером шли усталые офицерские батальоны, шли со свернутыми знаменами, молчаливые и усталые. Я уже однажды видел такую колонну около своего дома на Пречистенке, то были офицеры из Военной академии имени М. В. Фрунзе — почти всех родов войск. Нескольких знакомых офицеров, «афганцев»-десантников, я тогда даже узнал. Теперь шла колонна одних летчиков с Ходынского поля, которое для авиаторов не только «парадная площадка», но прежде всего поле чести, колыбель воздухоплавания, мекка пилотов. И здесь нет преувеличения.

Как завороженный, не шелохнувшись, пропускал перед собой офицерские батальоны. От них веяло молчаливой надежной силой, одухотворенной и древней. В их длиннополых одеяниях, в благородном покрое русской шинели, самой красивой на земле одежде, неуловимо напоминающей одеяния подвижников на фресках старого письма, в их старинном битвенном наряде, в серых шинелях с тусклым золотом на плечах, явилась вдруг тайна русской истории с ее суровым смирением и просветленным подвижничеством. Шли офицерские полки, прямые потомки дружинной среды, давшей «Слово о полку Игореве», этот высокий воинский плач, как и все эпические песни. То, что это шли авиаторы, представители рода войск, родившегося вместе с веком, небесные бойцы, усиливало неразрывность ратной отечественной традиции. Шла часть той силы, которая древнее христианства на Руси, старше славянской письменности, ступала армия — ровесница русской государственности, ее оплот, душа и надежда. Русь была языческой, и они дали Святослава. Россия станет христианской, и они тысячу лет будут поставлять из своих рядов офицеров-подвижников, святых воинов Александра Невского, сына его Даниила Московского, еще одного святого — Дмитрия Донского. Ни одна страна в мире не дала такого количества воинов, причисленных к лику святых, как Русская земля. Это поистине святое воинство, давшее князя Щеню и Михайлу Воротынского. Россия из московской стала императорской, и офицеры выдвинули князя Голицына, князя Шереметьева, князя Суворова, князя Потемкина и князя Кутузова — то была эпоха светлейших князей. Стала Россия атеистической и — дала величайшего полководца всех времен — Георгия Жукова. Вера сменилась безверием, с седой Перуновой поры все менялось — династии, религии, партии, уклады, общественные строи; только воинство держалось и спасало Русь.

Офицеры — часть вечной России, той, что пребывает в веках. Потому все временное, жадное, глупое и нечистое не любит и боится этих просветленных офицерских колонн. Но более всех досталось именно этим, с синими околышами и с «птичкой» в петлице, этому цвету нации. Семьдесят лет их незаметно утюжили, нивелировали, принижали, а то и пускали в расход, стреляли на взлете. Но они выстояли.

Помню, на Украине перед нами прошла с песнями целая авиационная часть. Шли и пели — одна офицерская колонна за другой. Это было волнующее шествие. Из подобных шествий когда-то рождались петровские канты. Но тогда, у «Жуковки», вид молчаливых, нечеканящих офицерских батальонов действовал почему-то сильней. Быть может, оттого, что через их усталость сквозила самая непобедимая на земле сила — русское боевое смирение. Метель, снег и — офицерские полки. Это видение уже было. Этот исход и крестный путь русского воинства в донских степях и на сибирских равнинах уже стал частью русской судьбы. Нет на земле ничего более возвышенного, жертвенного и скромного, чем батальоны русских офицеров.

…Летчики идут с Ходынского поля. Авиаторы готовятся к параду на Кремлевском холме, где в короткие мгновения шествия по брусчатке произойдет сретение всех павших за Россию. Этот парад— всегда священнодействие. Ибо если защита Отечества священна, то офицеры — главные священнослужители державы. Военный парад — это литургия верных. То самое богослужение, когда дьякон у дверей впускает в Храм только православных, только верных.

Суворов — один из наших национальных учителей — назвал свой труд «Вахт-парад, или Наука побеждать». «Парад» и «побеждать» здесь не случайны. Армия не может жить без парадов, кои есть высокие смотры. Фабрика, завод, министерство, колхоз, школа — словом, все могут жить без музыки ежедневной, а армия — не может. В этом — сокровенная тайна военного братства. Вооруженные люди не могут быть угнетены и приземлены. Музыка, пронизывая быт, на поверке или разводе караула поднимает человека над оружием, возвышает над смертью. Чем меньше музыки, осанки, песни, веселого повиновения, тем чаще запирают от солдат оружие в гарнизонах.

Еще ни один русский мыслитель не был силен в основах государственности, не был державен, а накануне первой мировой войны они совсем уже были больше литературоведы и эстеты, чем философы и учителя. Однажды Василий Розанов описал свою неожиданную встречу с идущими на фронт полками русской гвардии:

«На одной из улиц увидел идущие войска… Идут, идут, идут… Когда я вдруг начал чувствовать, что не только «боюсь» (это определенное чувство было), но и обворожен ими, зачарован странным очарованием… Произошло странное явление: преувеличенная мужественность того, что было предо мною, как бы изменило структуру моей организации и отбросило, опрокинуло эту организацию— в женскую. Я почувствовал необыкновенную нежность, истому и сонливость во всем существе… Сердце упало во мне любовью… Волны все шли… Этот однообразный гул… Эти ни на что не взирающие лица… Как они горды, самонадеянны! Суть армии, что, кроме полководцев, она никого не видит, не знает. Суть ее в великой самодовлеемости».

Столкнувшись с «некоторою тайною мира в истории», Розанов, «весь в трепете», в работе «Война 1914 года и русское возрождение» напишет далее:

«Сила — вот одна красота в мире… Сила — она покоряет, перед ней падают, ей, наконец, молятся… Молятся вообще «слабые», «мы», вот и я на тротуаре… В силе лежит тайна мира, такая же, как «ум», такая, как святость… И во всяком случае, она превосходит искусство и изящное… Голова была ясна, а сердце билось. Как у женщины. Суть армии, что она всех нас превращает в женщин, слабых, трепещущих, обнимающих воздух».

Нельзя не воздать должное редкому таланту Розанова к двуполости. Эта впечатлительность и способность утром вдохновенно поклоняться одному богу, а вечером пламенно падать ниц перед другим богом поражала в Розанове и Вл. Соловьеве их современников. Но эта изломанность, утонченность, переимчивость и как следствие этого — иногда замечательные прозрения эпигонов, чаще замечательная путаность. Словом, дети декаденса, по-русски — разложения.

Поразительно у Розанова это — «не по-русски» провожать на воину отборные части русского воинства и не постигнуть при этом жертвенного подвижничества русского солдата и его места в отечественной истории, не почувствовать: не на «возрождение России» их посылают, а на погибель. Никогда уже преображенцам и семеновцам, создавшим этот прекрасный на земле город, не вернуться домой. Никто из них, этих салонных философов конца века, не любил Россию. Все они, как и Блок, любили не Россию, а тему России. А тему любили до обожания, экзальтации и видения. Но дело России (как понимают англичане «дело Британии») и тема России трагически разошлись уже на вечерах славянофилов. Народ остался сиротой без учителей и без иного пути. А дух отвлеченности и темы, бесплодный, окаянный дух, ослепил и увел самых чистых.

Теперь передо мной шли лучшие сыны «дела России», но с той поры брошенные на произвол судьбы всеми учителями. Новые поводыри у них отняли даже отвлеченную «тему России» и заменили ее на пролетарскую всемирность, которую социалисты-атеисты позаимствовали у Достоевского и Вл. Соловьева. Всемирность, размазанность, безграничность — другое название смерти и безбожия. Бог — это мера. Самоограничение рождает монаха, мастера и солдата. Без самоограничения нет ни культуры, ни личности, ни державы. Где нет границ, там нет державы. Главное дело сатаны размывать, разрушать и стирать границы. Граница, как мера, быть может, самая главная философская категория на земле.

Сейчас Россия стала перед новым тысячелетием. Уже и глава государства, и Съезд допускают многопартийность. Можете ли вы представить, чтобы командир полка был в одной партии, его заместитель — в другой, а начальник штаба — в третьей партии. Такая неразбериха невообразима даже для нашего видавшего виды Отечества. Легче всех, думал я, стоя у обочины, перестроиться в стране вот этим офицерам. Они всегда были однопартийны. Со времени юной языческой России они поклонялись одной религии — верности своему народу.

Патриотизм — религия русских офицеров.

Она-то и спасла, и пронесла армию через века. Когда Русь была языческой, они вот так же шли в поход нехожеными путями и выставили из своих рядов великого Святослава. Тысячу лет христианской России они были опорой, надеждой и совестью.

Семьдесят лет атеистической России офицеры сберегали, заслоняли и спасали Державу.

Это воинство — плоть от плоти народа.

«Воинским делом, — скажет великий Петр, — Россия вышла от тьмы к свету».