Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Мне даже показалось, что Савельев по-кошачьи шевельнул усами. Для полного сходства ему не хватало только хвоста, этакого пушистого, длинного.
Увидев меня, он собрал в трубочку губы и, смотря в потолок, лениво проговорил:
— Белецкий Александр Семенович. Родился 17 февраля 1900 года по старому стилю, в семье врача. В своем прошении о зачислении в уголовный розыск допустил две синтаксические ошибки. Трудностей для оперативного отождествления не представляет.
Это был старый фокус. Мне не раз приходилось присутствовать в качестве зрителя на подобных представлениях, которые пользовались
— Голова круглая, средней величины, обычно склонена к правому плечу; затылок плоский, видимо, в результате перенесенного в детстве рахита (и тут не ошибся!). Лицо овальное, с расширением вверх. Нижняя челюсть узкая, выступает вперед. Лоб тоже узкий, высокий, выпуклый, с небольшими лобными буграми, надбровные дуги выражены слабо. Нос высокий, узкий, переносье неглубокое, спинка носа прямая, основание горизонтальное, крылья носа хорошо очерчены. Линия смыкания губ выпуклая, углы рта горизонтальные. Зубы крупные, ровные, с желтизной…
— Улыбнись! — приказал Сеня, заглядывая мне в лицо, и подтвердил: — Как в аптеке. Тебе бы, Федор Алексеевич, в цирке выступать!
— Да, — сказал Фрейман, — любопытно, весьма любопытно.
Он, кажется, впервые присутствовал при этой удивительной демонстрации памяти и наблюдательности. Разумеется, любопытно! Но как бы он чувствовал себя на моем месте?! Может, ему хочется заменить меня?
Виктор хотел что-то сказать, но Илюша предостерегающе поднял вверх указательный палец.
— Ша, не мешай артисту!
— Подбородок узкий, анфас — закругленный, в профиль — выступающий, с поперечной бороздой, — продолжал Савельев, не обращая на нас внимания. — Уши прилегающие. Правая ушная раковина небольшая, узкая, овальная… Походка быстрая, порывистая, ступает на пятку. Ступни ставит носками наружу, кривит каблуки, сбивает их вовнутрь. Устойчивые привычки: жует мундштук папиросы, затем отрывает зубами и выплевывает кончик мундштука, папиросы не докуривает. Задумываясь, закусывает нижнюю губу, в связи с чем она в трещинах, особенно в холодное время года; смазывает ее вазелином. Пальцы, как правило, в чернильных пятнах, особенно указательный и средний на правой руке, ноготь указательного почти всегда окрашен чернилами…
Я невольно посмотрел на свои пальцы.
— Особые приметы? — спросил Сухоруков, включаясь в игру.
— За мочкой правого уха небольшой дугообразный рубец. Сломан зуб… Кстати, коронку поставил?
— Поставил.
Сухоруков спросил, какой зуб.
— Левый верхний резец, — не задумываясь, ответил Савельев. — На локте правой руки серое родимое пятно звездчатой формы. Видимо, в детстве была сломана левая ключица, остался костный шрам в виде небольшого бугорка… Достаточно?
— Вполне, — сказал я. — С меня, во всяком случае.
— Земля стоит на трех китах, а уголовный розыск? — риторически спросил Сухоруков.
— На Федоре Алексеевиче, — подсказал Сеня.
— Аминь!
Довольный произведенным
— Вот оно как, петроградец! Садись, пиво пить будем. — Покряхтывая, он передвинулся на диванчике, освобождая мне место. — А на меня, старика, не обижайся: твои дружки упросили. Они просили, с них и спрашивай, — скаламбурил он.
— Любопытно, весьма любопытно, — повторил Фрейман.
— А чего любопытного? — ухмыльнулся Савельев. — Я вот в свои пацаньи годы все Иваном Разумневичем восхищался. Он в Нижнем на ярмарках такие штучки проделывал — ахнешь! Нос шилом протыкал, уши. Чистый папуас. Потом его перед империалистической в Москве встретил. Разговорились. Ничего мужчина, только за воротник часто закладывал. Спился, в общем. То да се. Спрашиваю: «Как же ты боли не боялся?» Л он и отвечает: «Человек себя ко всему приучить может. Было бы время для учения». Я теперь, мил-друг Илюша, вроде профессора, который только взглянет на тебя и тут же диагноз выкладывает: двенадцатиперстная кишка пошаливает или там почка никак своего законного места найти не может. Опыт, мил-друг, опыт, В жизни все по пчелиным законам строится. Умные твари. У них в сотах такой порядок — позавидуешь! Первые три дня после рождения пчелка в уборщицах служит — ячейки чистит да опыта набирается. На большее пока не способна — глупа. Потом ее приемщицей назначают, сторожем — все учится. Ну а к концу жизни только тем и занимается, что нектар собирает. Вот я сейчас как раз в том самом возрасте. Подожди малость, придет и твое время нектар собирать…
— И долго ждать?
— Нет, лет двадцать пять — тридцать, не более.
Илюша тряхнул шевелюрой, громко засмеялся:
— В общем, без лысины не обойтись?
— Само собой, — серьезно сказал Савельев. — Лысина больше, чем орден, о заслугах и опыте свидетельствует. С лысым я всегда уважительно разговариваю. У каждого человека, что в летах, есть чему поучиться.
Сеня Булаев достал из-под стола дюжину зеленых бутылок днепроторговского пива, груду черных сухариков, густо присыпанных солью, и кулек с вареными раками. Фрейман вытащил за клешню крупного рака, залюбовался:
— Красавец! Что же ты, гладиолус, не захватил заодно водки?
Сеня возмутился:
— Ты провокатор, Фрейман! Ты понимаешь, о чем говоришь? Я, как сознательный сотрудник рабоче-крестьянской милиции…
— Сегодня можно, — прервал его Виктор.
— Ну, если начальство разрешает…
Среди бутылок пива мгновенно заняла свое место бутылка русской горькой, «приготовленная лучшим в России водочным мастером В.А. Ломакиным, при участии инженера-консультанта Госспирта В.В. Штритера». Та самая, которую реклама призывала требовать во всех магазинах.
— Надо по мере сил государственную торговлю поддерживать, — сказал Сеня, вываливая на стол раков. Он аккуратно разлил по стаканам водку.
Мы выпили за годовщину, за то, чтобы Савельев прожил до ста, а потом еще столько же.
Сухоруков скинул пиджак, развязал галстук и тотчас же стал тем самым Виктором, которого я всегда вспоминал в Петрограде.
— За нашего нового работника! — предложил Сеня.
— И за то, чтобы не каждый день его пальцы были выпачканы в чернилах, — добавил Фрейман.