Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
— Я бы хотел задать вам один вопрос, — сказал он, когда я начал складывать в его портфель тетради дневника. — Что меня ждет?
Я пожал плечами. Этот вопрос не был для меня неожиданностью, но что я мог на него ответить?
— Меня расстреляют?
— Это решит суд.
Оперативная группа задерживалась, и я собирался доставить Думанского в уголовный розыск. Ждать было бессмысленно. Когда я звонил из кабинета распорядителя «Эрмитажа» ответственному держурному, я ему сказал, что необходимо задержать Гончарука, Сердюкова, Левита и Злотникова и что сам я отправляюсь к Левиту. То же я сказал Сухорукову. Обговорить детали не было времени. Если они
— Нам пора, господин Думанский.
Он встал, сделал два шага по направлению к прихожей и в нерешительности остановился.
— Во сколько бы вы оценили мою жизнь, господин Белецкий?
Он так и сказал: «оценили».
— Я жизнями не торгую.
— Видимо, я не точно выразился. Я вам предлагаю… — он замялся.
— Взятку?
— Я бы выразился иначе — небольшое соглашение. От вас требуется немногое. И это «немногое» совершенно не повредит вашей карьере. Ведь вы могли, допустим, приехать на полчаса позже и не обнаружить этих документов, — он кивнул на портфель. — Могли и не застать меня на квартире…
— Но ведь я вас застал?
— Об этом знаем только мы с вами. Я лично готов об этом забыть. У меня плохая память… Попытайтесь забыть и вы. Я в состоянии щедро вознаградить эту забывчивость. Я богатый человек, господин Белецкий, и мне кажется, что это соглашение было бы обоюдно выгодным. Надеюсь, мы сможем с вами договориться…
Он не надеялся. Он был в этом уверен. Он был искренне убежден во всепобеждающей силе денег и считал, что вопрос сводится только к сумме: сколько я потребую за услугу — десять тысяч рублей, пятнадцать, а может, и все двадцать. Он готов был выслушать мои требования и, если бы они оказались не чрезмерными, полностью удовлетворить их. Торговая сделка джентльмена, который не скупится, но не собирается и переплачивать. Теперь он был в привычной для него сфере отношений купли-продажи. Поэтому к нему вернулись и прежний лоск, и прежняя элегантность, и прежнее брезгливое выражение лица.
Это было забавно. Я не удержался от улыбки. Он понял ее по-своему и, усмехнувшись, спросил:
Считаете, что сумму должен назвать я?
— Нет. Просто я подумал, что наивен все-таки не я, а вы, господин Думанский.
— Вот как?
Наши глаза встретились. Теперь он понял все. Понял до конца.
— Жаль, господин Белецкий, очень жаль. Думаю, что вы об этом пожалеете…
— Нам пора, — повторил я.
— С вашего разрешения я бы хотел взять с собой несессер.
Что-то в его голосе меня насторожило. Но у меня не было оснований отказывать ему в этой просьбе. Скорей по привычке, чем по необходимости, я спустил предохранитель у браунинга и стал за ним, наблюдая, как он разыскивает в одном из отделений платяного шкафа свой несессер. Наконец он его нашел.
— Больше вам ничего не потребуется?
— Нет, благодарю вас.
— Тогда пошли.
Думанский закашлялся. Кашлял он громко. Но этот кашель не заглушил легкого шума за моей спиной. Отскочить в сторону я не успел.
Не удалось мне перехватить и занесенную над моей головой руку.
Удар в висок сбил меня с ног. Падая, я ударился затылком о пол.
— Заберите у него оружие, — откуда-то издалека послышался голос Думанского.
— Сейчас. Чисто сработано?
— Неплохо…
Последнее, что я видел, — это склонившегося надо мной человека в распахнутой на груди рубахе. Он обыскивал карманы. Заглянув мне в лицо,
— Живучая сволочь…
На груди обыскивающего была татуировка: царская корона, а под ней цифра — 1918.
Поручик Гаман, превратившийся в силу различных обстоятельств в Сердюкова, а затем и в уголовника по кличке Ванька Большой, умел убивать. Он научился этому еще в 1919 году, когда командовал в Екатеринбургской городской тюрьме комендантским взводом. Тогда там, в подвалах, были расстреляны сотни людей. И если я не разделил участи Богоявленского, в этом была не его вина: ему помешали. Как раз в тот момент, когда он собирался меня добить, на квартиру Думанского наконец прибыла оперативная группа, которую я напрасно ждал столько времени. Убийце стало не до меня, теперь ему нужно было спасать собственную жизнь… Добить он меня не успел, но зато успел искалечить. По его милости я пролежал в больнице три с половиной месяца, и одно время даже стоял вопрос о переводе меня на инвалидность. Правда, в конце концов все обошлось сравнительно благополучно, если, конечно, не считать оставшегося на всю жизнь шрама и сильных головных болей, которые мучают меня и по сей день.
Операцию мне сделали сразу же после того, как доставили в больницу, куда Виктор привез поднятого им с постели известного хирурга. Операция длилась час, и ровно час Сухоруков и Кемберовский сидели в приемном покое больницы. После операции Виктор отвез профессора домой.
Уже много поздней он мне признался, что никак не решался спросить у профессора, останусь ли я жив. Так и не спросил…
По мнению врачей, мне здорово повезло: подобные операции тогда редко заканчивались удачно, в большинстве случаев люди умирали на операционном столе.
— Вот теперь могу вам наконец сказать с уверенностью, что будете жить, — констатировал профессор, осматривая меня через две недели после операции. — Считайте, что выиграли свою жизнь в лотерею. У вас был один шанс из ста.
— А сколько шансов из ста, что вы пропустите сейчас ко мне товарища? — спросил я, держа в руке под одеялом переданную мне контрабандой записку Фреймана.
— Ни одного, — отрезал он и с удивлением добавил: — А вы, Белецкий, нахал. Уникальный нахал!
— Но я вас очень прошу, профессор…
— Исключено. Совершенно противопоказано.
— А когда будет можно?
— Если все будет развиваться нормально — а я на это рассчитываю, — то дней этак через десять — двенадцать. А пока и не заикайтесь. Ни одного посетителя!
Тон, каким это было сказано, не располагал к спору. И я не спорил. Зачем? Я не сомневался, что кого-кого, а Илюшу я увижу намного раньше. И я не ошибся. Одному ему ведомыми путями он проник ко мне уже на следующий день.
— Привет от Веры, Сухорукова, Булаева, Кемберовского, Мотылева, Савельева, Медведева… — быстро перечислял он, воровски поглядывая на дверь.
— Думанского взяли? — спросил я, когда длинный перечень фамилий был наконец закончен.
— Взяли. Жив, здоров, привет передавал… Не шучу: действительно твоим здоровьем интересовался. Джентльмен!
— А Гамана задержали?
— Ушел. На тот свет… Пытался бежать, отстреливался. Басова в руку ранил…
— Убили?
— Да он сам себя убил: хотел по водосточной трубе на крышу влезть, сорвался — ну и в лепешку…
На этом нашу беседу пришлось закончить. В палату заглянула сестра и испуганно сказала: — Обход.