Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
– А вы не знаете, после вас у нее кто-нибудь появился?
– Понятия не имею! – решительно ответил он, но мне показалось, в глазах его что-то мелькнуло.
– Скажите, Виктор Сергеевич, а о ком она могла писать в этой своей юмористической повести? “Дневник женщины”, кажется. Вы о нем слышали?
– Слышал, – ответил Горовец нехотя. – Да только она ведь его читать никому не давала, одни разговоры вокруг. Я всегда считал, что это очередной ее фокус.
– Очередной? – переспросил я. – А какие были перед ним?
– Не знаю! – неожиданно зло воскликнул он. –
На этот раз он действительно встал, но я остался сидеть на месте.
– У меня к вам, Виктор Сергеевич, есть еще один вопрос.
– Если один, то давайте, – согласился он и демонстративно взглянул на часы.
– Только один, – подтвердил я. – Расскажите, пожалуйста, что вы делали в воскресенье, начиная с часов шестнадцати.
Горовец с размаху упал обратно в кресло.
– О-о, – протянул он, – это уже серьезно. Вы подозреваете меня в убийстве?
– Слишком сильно сказано, – ответил я, пожимая плечами. – Но такой вопрос мы будем вынуждены задать всем, кто так или иначе был связан с убитой.
– Пожалуйста, – сказал он, откидываясь назад и закатывая глаза. – В воскресенье весь день я находился дома, работал. А в половине седьмого вечера поехал в Дом кино, на просмотр. Там была новая картина итальянского режиссера Серджио Леоне, слышали, конечно? После этого я сидел в ресторане, можете проверить. Там я, кстати, познакомился с Лизой, вы ее сегодня видели. Как я провел ночь, рассказывать? – В голосе его была насмешка.
– Пока не надо, – сказал я сдержанно. – А кто может подтвердить, что вы сидели на просмотре?
– Ну, зал там примерно на тысячу человек. Так он был полон – Серджио Леоне, знаете ли, очень популярный режиссер. – Теперь Горовец смотрел на меня уже с откровенной издевкой.
Этим меня, слава Богу, уже давно не прошибешь: работа выучила. Поэтому я продолжал спокойно, почти ласково:
– Вы, наверное, не поняли, Виктор Сергеевич. Я спрашиваю, нет ли кого конкретного, с фамилией, с адресом, кто сидел рядом с вами во время сеанса и мог бы подтвердить, что вы никуда не отлучались?
– Чего нет – того нет, – развел руками Горовец. – Сел на свое место, кто там был рядом – не помню.
– Значит, твердого алиби на тот момент, когда было совершено убийство, у вас не имеется, – констатировал Я. Горовец даже привстал с кресла.
– Вы что себе позволяете? – спросил он угрожающе. Теперь настал мой черед делать удивленное лицо.
– Называю факт – больше ничего. Ах, вот вы о чем, – рассмеялся я, будто только что догадавшись. – Так ведь отсутствие алиби еще ни о чем не говорит! Наличие – говорит, а отсутствие – значит просто отсутствие. И только вкупе с другими фактами... Понимаете?
– Понимаю, – проворчал он.
Но, провожая меня до лифта, Горовец снова сделался сама любезность:
– Всего доброго, очень рад был познакомиться, если будут еще вопросы, обязательно звоните...
Только ножкой
9
Трясясь в троллейбусе на обратном пути в управление, я подводил малоутешительные итоги. Разговор с Горовцом не оставил во мне ничего, кроме глухого раздражения. У меня осталось лишь смутное впечатление, что наша беседа ему дала даже больше, чем мне. В том смысле, что я не узнал почти ничего интересного, а он понял, что ничего интересного я не знал и до этого. Хорошо, если ему действительно нечего было мне рассказать. А если было?
Мне вообще все сегодня не нравилось. Третий день, а мы еще двигаемся, словно механическая игрушка с ослабевшей пружиной: дернемся – остановимся, дернемся в другую сторону – и снова стоп! Конечно, я по опыту знал, что рано или поздно количество наших усилий перейдет в качество. Но когда, когда?
Еще сквозь запертую дверь я услышал, как в нашем кабинете разрываются на разные голоса оба телефона. Влетев на полном ходу, я чуть не свалил на пол эту чертову цикуту, но успел вовремя схватить обе трубки и крикнуть в них “алло!”. В одной оказался Комаров, который коротко бросил: “Зайди”. В другой сидел Балакин и, пока я говорил Комарову “есть”, обходил вокруг стола и садился, уже что-то рассказывал.
– ...плетеная, с цветочками, – протокольным голосом говорил Митя. – На дне плащ, синий, скомканный и косметичка, которую она, видать, держала еще и за портмоне. В ней темные очки, пудра, тушь, тени для век, фотография ее самой, потрепанная, размер – три на четыре, две квитанции из химчистки, редакционное удостоверение и паспорт. Кошелька нет – если он был, конечно. И нет ключей – никаких.
– Погоди, Митя, – сказал я, уже поняв, что речь идет о сумке Троепольской. – Где нашли-то ее?
– Так я ж с этого начал! На помойке, кварталах в двух от места убийства.
По словам женщины, обнаружившей сумку, она была уже полузакидана каким-то мусором. Но Балакин утверждал, что пролежать там все три дня она не могла: он проверил, вчера днем мусор вывозили, баки были пусты. Следовательно, сумку подкинули не раньше, чем вчера вечером. Именно подкинули, потому что, считал Балакин, даже полный идиот за два дня сообразил бы, что надо отвезти ее куда-нибудь подальше. Из этого Митя делал вывод, что на версию о рабочем со стройки нас выводят. Я сказал ему, чтобы ехал к нам, вез сумку на экспертизу, и пошел к Комарову.
Его самого в кабинете не было, зато на стуле у окна сидел посетитель, широкоплечий парень в джинсах, спортивной куртке и кроссовках. Он поднялся мне навстречу и спросил:
– Вы Невмянов? – а после моего кивка протянул руку: – Буйносов. Константин Петрович вышел, просил, чтобы я все вам еще раз повторил.
Я присел напротив. У парня было лицо, похожее на месяц в небе, как его рисуют в иллюстрациях к детским сказкам: все тянулось вперед – подбородок, нос, тонкие губы, короткий светлый чубчик. Сходству мешали только жесткие светлые усы, цветом и качеством напоминающие новенькую зубную щетку. Говорил он глубоким и мягким голосом.